после летних каникул у девчонок обнаружились выпуклости на груди. Кому-то из повезло больше, кому-то меньше, но кое-чем могли похвастаться все. Эти новые части знакомых тел сделались предметом повышенного интереса со стороны мальчишек.
Надо признаться что и мне порой хотелось потрогать Розу Харитонову, самую заманчивую из всех. Но я долго сдерживался – то ли от нерешительности, то ли от несвоевременности.
Разумеется, грудь имелась у каждой из окружавших у меня женщин: от матери до учительниц, даже у пионервожатой Марины. Но, никогда в жизни не прикасавшись к этим местам, я представлял молочные железы твердыми, как камень. Точнее, как гипс на статуе не то пионерки не то колхозницы без весла в детском парке имени революционера Ивана Якутова, располагавшемся недалеко от моего дома.
Когда я наконец очень осторожно ткнул указательным пальцем в Розину выпуклость, то оказалось, что, вопреки моим прежним представлениям, женская грудь очень даже мягкая. Правда, мгновенный ответный удар кулаком по лбу оказался очень жестким и от дальнейшего исследования я воздержался.
Ограничился визуальным наблюдением.
Некоторые девчонки, не обзаведясь чем-то серьезным, обходились без лифчиков – у них на физкультуре через трико проступали соски, очень выразительные на вид. Они казались не гипсовыми, а вовсе железными, но трогать их не решался даже отморозок Дербак.
Грудь, конечно, не являлась единственным привлекательным местом. Тогдашняя мода на мини сделала юбки короче черных фартуков, оголяла ноги так, что то и дело показывалась плотная часть колготок – «трусики», которые соединялись с чулками.
Но таящееся там по-прежнему оставалось загадкой.
Распаленный ежедневными упражнениями, в школе я стал тискать взглядами одноклассниц.
С точки зрения шанса познать главную тайну – которую, как я понял позже, наиболее смелые узнавали в безбашенном возрасте – все оставались одинаково неприступными.
Будучи тихим и скромным, я никогда не стоял в рядах секс-символов.
Однако определенные романтические опыты, как ни странно, имел.
Возможно, они были обусловлены тем, что в нашей отвратительной со всех других точек зрения школе №9 все-таки не сильно порицалась дружба с девчонками. В любом возрасте и в любых проявлениях. Если в иных мальчишку, не презиравшего открыто одноклассниц, подвергали обструкции, то у нас такому грозило лишь прозвище «девчачий пастух» – необидное, порой даже уважительное.
В первом классе – уже не помню, почему – наша учительница Анна Афанасьевна посадила меня на последнюю парту, а в соседки определила Люду Потапову. Неразвитую, заторможенную будущую двоечницу с длинными толстыми темно-русыми косами.
У Люды было необоснованно выразительное лицо – не потому, что что-то выражало, а ошеломительное от отсутствия мысли – и огромные глаза. Стоит признать, что больше таких не видел ни разу в жизни, а за четверть века приработков в университете женских глаз я видел больше, чем достаточно.
Но, конечно, в первом классе меня