всю смену он ни разу не пересекся с нею днем. Ночью они не зажигали света, а луна у пруда все-таки сияла недостаточно. Он вообще узнал ее больше на ощупь, чем на глаз. Невыясненным остался даже точный цвет ее волос – и там, и там – потому что ночью все кошки серы.
Женщина взяла свои богатства обеими руками снизу и потрясла их перед собой, словно провеивая или обтряхивая от налипшего за день мусора. Костю опять обдало женским запахом и он опять еле сдержался.
После рубашки воспитательница освободилась от юбки – синей в реальности, черной в ночи.
На смутно белеющем теле остались только довольно широкие черные трусы.
Постояв еще несколько десятков секунд, женщина сняла их тоже.
Она раздевалась быстро, но спокойно: видимо, жила в отдаленном домике не в первый раз и знала, что тут никто не помешает.
В те годы процесс раздевания женщины казался нам явлением космического масштаба, сопряженным с бурями страстей и вселенскими катаклизмами. Мы как-то не думали о том, что каждая из живущих в мире женщин хоть раз в день раздевается – обыденно и неторопливо, как это делаем перед сном мы сами.
…Будучи математиком, сейчас я могу прикинуть элементарную статистику. Если оттолкнуться от условности, считать тогдашнее количество взрослых особ женского пола равным одному миллиарду – хотя на самом их было больше! – то с учетом непрерывности мирового времени, разделив это число на количество часов в сутки и количество секунд в часе, можно прийти к потрясающему результату.
Каждую секунду где-то на Земле раздевались как минимум одиннадцать с половиной тысяч женщин!
Если, конечно, ЮНЕСКО не объявит какой-нибудь понедельник – или среду, или пятницу – Всемирным днем женщин, которые спят одетыми.
Но были нам недоступны и эти тысячи и даже какая-нибудь одна, находящаяся за стенкой…
Не подозревая о соглядатае, радуясь освобождению после душного дня, пионервожатая закинула руки за голову и постояла еще несколько минут, давая ветру овевать голое тело.
При этом она переступала с места на место и поворачивалась.
На Костю, художественно тонкого человека, этот момент оказал неизгладимое впечатление.
Между ног женщины, от того места, куда они сходились – или откуда расходились – поднимался крутой мыс, поросший пышными кустами.
Я подумал, что мыс обычно выступает вперед, а не вверх; хотя в Крыму на подмытых морем берегах встречались пещеры самой причудливой формы.
Понимая, что словами не объяснить, Костя набросал на тетрадном листе торс воспитательницы. Он мало отличался от рисунков из художественной школы, которые друг показывал весной. Но сейчас я смотрел не на изображение гипсового слепка, а на контур настоящей женщины.
Ее заманчивая область уходила вверх мощным перевернутым клином и длинные густые волосы, казалось, шевелились от ветра. Не будучи наделен каплей художественного восприятия, я не мог найти сравнения для части тела, мастерски изображенной Костей.
…Больше