в миллион.
В университете все строилось иначе: денег никто никому не давал, расплачивались услугами. Если математик принимал экзамен на экономическом факультете, то декан инъяза, чей племянник поступал в этот год, мог обратиться к нему, а взамен поговорить с председателем предметной комиссии географического факультета, куда собралась двоюродная сестра лаборантки с химфака, сожитель которой владел автосервисом, где математик обслуживал свой джип по льготным расценкам.
Я «законником» – то есть полноправным членом сообщества – не был, совместителей к приемной кампании не допускали. Но это не играло роли.
В университете у меня имелась масса знакомых, приятелей и даже друзей; по большому счету, только там они и имелись. У себя в Институте математики я как небольшой начальник ни с кем не дружил, а профессора в любом ВУЗе разве что не валялись под ногами и все были равны между собой.
На математическом факультете университета работал мой лучший друг, штатный профессор Юрий Шаукатович Идрисов. Но из всех сущностей Юру привлекал только женский пол, с малолетними абитуриентками он связываться опасался, а их перезрелые мамаши его не интересовали, поэтому в процессе взаимообмена вступительными услугами он не участвовал и мне помочь не мог
Не размениваясь по мелочам, я ударил из орудий главного калибра: пошел к ректору, который решал все.
Таню Авдеенко я любил как хорошее воспоминание, да и операция стоила немного.
Ректор – физик по специальности и запойный алкоголик – был мне знаком с тех времен, когда я, старший преподаватель, читал курс высшей алгебры и многомерной геометрии на их факультете. В кругу равных я отличался коммуникабельностью, везде оказывался своим. Будущий хозяин университета тогда имел звание доцента, но это не мешало. Мы нередко выпивали в деканате и на кафедре; правда, пил я в те годы еще не как профессионал, а по-любительски.
Сейчас, доктор физико-математических наук и профессор, ректор беспробудно пьянствовал в своем огромном кабинете с видом на Телецентр. Все подобострастно величали его «Мухаммедом Хафизовичем», но для меня он по-прежнему был «Мухамат» и я обращался к нему на «ты».
Взяв две литровых бутылки водки «Белуга» – экспортного разлива, с выпуклой рыбой над этикеткой – я оставил машину на парковке, вызвал такси и поехал в университет.
Секретарша пустила к ректору беспрепятственно. Я был точно таким же доктором и профессором, все знали о наших приятельских отношениях. Кроме того, посиневший от пьянства Мухамат серьезными делами не занимался, только молча подписывал бумаги; все университетские проблемы за него решал проректор – тоже физик, Николай Данилович Зимин, для меня просто Коля.
Когда первая бутылка – из которой я употребил всего стакан – опустела, Мухамат вызвал лысого Демьянова, по статусу являющегося председателем своей приемной комиссии; его я знал лишь шапочно. Правда, вторую белугу ректор припрятал, а на стол выставил «четверть» какой-то гадости