должно уже уплачивать пересылочные предметы за своего несостоятельного члена. Нормально? Иначе: не пускай или, отпустивши, ручайся всем миром… Нор-рмально?..
– Без сомнения, ваше-ство! – ответил изнутри комнаты какой-то заискивающий шипящий голос, весьма, должно быть, похожий на то шипенье змея-искусителя, с которым он подкатывался к нашей общей прародительнице.
– Но поймите, – продолжал прожектер. – Что за времена? Не приняли – и вот теперь сиди и слушай всякую чушь. Понимаете: я плачу – я хочу быть спокоен. Говорят: подати там, заработки какие-то? Я плачу больше их. С меня, понимаете, косвенные налоги всякие, – я оплачиваю их, никуда не шатаясь, не клянчу, нервы дурацкими песнями никому не расстраиваю…
– Без сомнения, ваш… – снова раздалось змеиное шипенье.
– Это что тут за моралистка такая появилась? – забасил кто-то невидимый из какой-то неопределенной выси, словно бы с облаков. – Эй ты, сволочь! – кричал невидимый, очевидно, впрочем, адресуя свое воззвание к куфарке, старавшейся обратить слепцов к более благой деятельности посредством разбития об их головы ненужного в хозяйстве горшка. – Ты как смеешь, анафема, горшки на двор бросать? Да еще в людей? Вот я тебя к мировому стащу.
– В самом деле, – отозвался на это кто-то другой. – Што ты, Афросинья, над всем домом свою власть показываешь – думаешь, при генеральше служишь, так на тебя и управы нет никакой? Эка ухитрило ее: в слепенького старичка – бац горшком!..
– Вас не спросилась, голь чиненая? – отрезала властительная Афросинья. – Вот еще барыне доложу, чтобы они приказали управляющему вон вас отсюда турить. А то вы тут только черный народ смущаете…
– Утерла носы-то ловко! – слышалось из подвалов. – Не посмотрела, что адвокаты. Онамедни самого господина мирового так-то отчитывала. Они видят: баба-дура, сейчас же от ей штрафами отходить принялись. Она им слово, а они на ее штраф, она заплотит и опять в свои глупости пустится, а они ее опять на штраф, словно бы как лихого кобеля на цепь. Смеху что было… Потом уж в такой доклад к бабе вошли: «Ну теперь, сударыня, ежели вы в случае опять что насчет, то есть, ваших глупостев, так не угодно ли, к примеру, в тюремное заключение…» Ну, тут она заревела – и в ноги… Больше потому в ей этот форс, што генеральша ее оченно любит: день и ночь с ней все по божеству, все по божеству… К генеральше-то такие-то ли приезжают… Все из этих…
– Слышите вон, – заговорил снова гладко выбритый барин, – как они своих заступников аттестуют? Хи, хи, хи! Нет, тут заступничеству-то места нет. А тут вы его рубликом, рубликом-то и проберете… И его, как они говорят, обчество-то это самое, рублишком и припугните… Хи, хи, хи! Вот тогда у нас пролетариата-то этого и не будет. И толковать, следовательно, будет не о чем. А то каким-то четвертым сословием страх даже успели нагнать. А тут ларчик-то просто открывается… Хи, хи, хи!
– Хи, хи, хи! – подсмеивалась змейка. – Рублевым ключиком, ваше-ство!.. Хи, хи, хи!
Порывом внезапно налетевшей бури сорвало с уходившего слепца его ухарский картуз. Оторопелый,