если это брюшной тиф); о внутривенных антибиотиках в Эльмине говорить не приходится. «Это лекарство может помочь. Я прошу вас проследить, чтобы дети приняли таблетки и ни в коем случае их не выплевывали». Теперь узнать о переливаниях крови (на случай, если малярия). У нас их не делают, это понятно, но что, если удастся связаться с Центральным госпиталем в Кейп-Косте. Через пять минут, не дозвонившись до госпиталя и вернувшись в процедурную, я застаю душераздирающую сцену насильственной кормежки: крошка от ципрофлоксацина размазана по недовольной рожице пациента. «Если брыкаются, значит, выздоравливают», – подбадривает Абена.
Но брыкается только девочка; состояние мальчика ухудшается со скоростью состава, летящего под откос. После хинина и двух литров физраствора он даже не открывает глаз, только еле-еле морщится в ответ на болевые стимулы. Все это время одна из медсестер зудела о зряшности наших стараний, и теперь в моей голове впервые проносится мысль о том, что старуха, возможно, права; и одновременно с этой мыслью мать мальчика начинает рыдать – видимо, и она только что поняла. «Ты сама во всем виновата, – срывается Абена, – раньше надо было думать!»
Посыльный приносит листок с результатами анализов: «Заражение плазмодием, паразитемия 4+. Гемоглобин 6,5 г/дл». Это значит: без переливания крови – пиши пропало. До Центрального госпиталя черта с два доберешься, к тому же у меня заканчиваются деньги, на такси не хватит. «Что же у вас, авураа – или как мне вас величать, – совсем ни копейки? Одеты вроде прилично. Неужели нет ни гроша для собственного ребенка? Или вы настолько привыкли, что белый доктор все устраивает и оплачивает? Да как вам не стыдно, в конце концов?» Мать ребенка безденежна и безутешна. Не вполне понимая, что делать дальше, я покупаю еще литр физраствора, ампулу хинина и запас жаропонижающего.
– Двенадцать ганских седи, – с расстановкой произносит аптекарь.
– В прошлый раз было десять!
– В прошлый раз хинин был местного производства. Но тот хинин закончился, остался только импортный. Двенадцать ганских…
– Да я понимаю, что не нигерийских!
– Оставь, я заплачу, – неожиданно вмешивается Кведжо.
«Неудивительно, что вас это удивляет», – говаривал один мой знакомый из прошлой жизни. Удивление не удивительно. Удивительна забывчивость, позволяющая за какой-нибудь месяц привыкнуть к тому, что годами казалось невероятным. К тропическим зарослям и проселочной дороге, вымощенной кокосовыми скорлупками. К львиноголовым гекконам, шныряющим по дому в качестве питомцев. К больничному приему – по пятьдесят пациентов в день: тиф, малярия, дракункулез… К тому, что есть полагается руками, точнее – правой рукой, из общей миски, а спать – на циновке. К руинам колонизации и отсутствию канализации.
К тому, что гостеприимство обозначается словом ахохойе, которое дословно переводится как «здесь-бытие». К этому «здесь-бытию» на краю света,