коленке Фелисидад припал.
И марьячис грянули последний куплет:
– Понесла ты, калавера,
Нынче от меня ребенка!
Вот такой я бык могучий,
Над тобой смеюсь я звонко!
Видишь, я силен и весел!
Крепко так мое объятье!
Пусть по миру разнесется:
Смерть саму я обрюхатил!
– Смерть саму я обрюхатил! – подпевали люди, качаясь в такт песне за столами. С ближнего столика на пол свалилась бутылка, разбилась. Густо-красное вино поползло по полу красной змеей. Подползло к ногам Фелисидад. Тощий марьячи оторвал губы от ее колена.
Все захлопали в ладоши. Сквозь густую пелену дыма в кафе ничего не видно. Алисия разрешает курить у себя; и ее забегаловку радостно прокурили до самой крыши. Маленький домик близ дороги. Сюда и водители заходят, и байкеры заруливают. И тетки, что идут торговать сомбреро на ближний рынок, а еще вареной кукурузой и синими попугайчиками в плетеных клетках, тоже. Тетки сидят, покуривают, берут что-нибудь попроще пожрать: тако, стакан томатного сока. Кто побогаче – заказывает стаканчик кальвадоса или текилы. У Алисии – пьяное кафе. И сама она постоянно пьяна. Но тщательно это скрывает.
– Браво! Браво! Браво, Фели! Браво, ребята!
Судомойка Ирена хотела улизнуть с денежками, но наткнулась на взгляд Алисии, как на иглу. Алисия манит Ирену пальцем, та подходит. Печально высыпает Алисии в подол мятые, старые, новенькие, хрустящие, замасленные, грязные песо. Алисия рассовывает гонорар по карманам. В левый – для марьячис и себя, почти все. В правый – пару бумажек: для танцорки.
Ей и этого хватит. Богатая или нищая эта девчонка? Приходит, пляшет.
Ну и пусть приходит.
Фелисидад мазнула красной юбкой по лицу коленопреклоненного марьячи. Попятилась. Таракан встал, перебирал струны гитары, усмехался. Его выпученные, как у рака, глаза насмешливо кричали: «Да нет, не трону я тебя, не изнасилую, танцуй, живи!». Фелисидад повернулась к нему спиной, пошла к столику Алисии, нахально вертя задом. Села. Алисия вытащила из кармана две бумажки. Брякнула ими об стол. Деньги вымочились в вине и жире. Алисия резко подвинула песо к Фелисидад кулаком, сдула пепел со стола: она никогда не могла стряхнуть пепел с вечной сигары в пепельницу, всегда – мимо: на юбку, на пол, в бокал с вином.
– На. Бери. Заработала. Классно пляшешь, детка. Далеко пойдешь.
Фелисидад засунула деньги за лиф.
«Бойкая. Еще нетронутая! Испортят быстро».
– Ты, – хрипло выдохнула Алисия и подалась к Фелисидад, грудью легла на стол. – Ты откуда? Откуда ты ко мне шастаешь? А? Где ты живешь?
– Как где? Здесь. В Мехико.
– Мехико большой. Ты одна? Ты богата? А может, ты чья-то дочка? Ну, крутого дядьки? Отловит он тут тебя у меня – меня пришьет!
Алисия уже везла языком.
Фелисидад накрыла смуглой ладошкой ее руку.
– Алисия, тебе не надо больше пить. У нас большая семья. Много народу. Клан, – она усмехнулась, зубы блеснули. – Мой отец держит автомойку. Вместе