авось Мамаша расщедрится и сама сообщит что-нибудь полезное.
– Только Скрипачка, но она уже третий день молчит. Сначала говорила, а когда мужик из твоего отсека спрыгнул, замолчала.
Холую очень не нравилась тема судьбы предыдущего обитателя его отсека, и он торопливо спросил:
– А почему она Скрипачка? Эйнштейн, как я понял, ученый, Фермер, видимо, фермер…
Тут он сообразил, что продолжение перечисления с мрачной неизбежностью выводит на происхождение прозвища «Мамаша», и замолчал, плохо понимая, как теперь выкручиваться. Однако Мамаша все так же бесстрастно ответила:
– Она в первый день все время рыдала и кричала. Делать нам было нечего, поэтому мы ее слушали. Она действительно скрипачка, но у нее обнаружили рассеянный склероз, и года через два-три года играть она больше не сможет.
Холуй без особого любопытства осведомился:
– А чего было рыдать-то? Получается, еще целых два или даже три года сможет играть.
– Думаешь, на том берегу реки каждое воскресенье будет собираться публика?
Наверное, в устах любого другого человека эта фраза прозвучала бы иронически, саркастически или вовсе издевательски, но произнесенная совершенно ровным безжизненным голосом Мамаши, она не показалась Холую даже насмешливой.
– По-моему, ей лет тридцать, не больше, и она всю жизнь только и делала, что играла на скрипке. Как еще она могла все это воспринять?
Ради сохранения имиджа не полного идиота Холуй снова решил сменить тему:
– А как вы думаете, почему… Ну в общем, почему именно мы?..
– У нас со Скрипачкой довольно много общего, – в первый раз в Мамашином голосе появился хоть какой-то намек на эмоции. – Судя по всему, твой предшественник – в ту же корзину. Почему здесь алкаш Фермер и Эйнштейн – понятия не имею.
Внезапно Холуя как ледяным водопадом накрыло.
– Послушайте, а с кем вы разговаривали перед тем, как сюда попали? Ну, кого последнего вы помните?
– Отца, – все так же бесстрастно сообщила Мамаша. – Ты особо не надейся, мы здесь это уже сто раз пережевывали. От отца я шла ночью по парку, а потом пришла в себя здесь. Фермер где-то напивался и вообще ничего не помнит. Скрипачка была в истерике и ни на какие вопросы вразумительно не отвечала, даже пока говорила.
– А Эйнштейн? – с нескрываемой надеждой поинтересовался Холуй.
– А Эйнштейн все это выслушал и вообще ничего говорить не стал. Он у нас капризный. А ты что – помнишь что-то важное?
Тут Холуй почему-то начал осторожничать и уклончиво пробормотал:
– Я подумаю, может, что и вспомню. Сейчас пока все неясно.
Возможно, Мамаша его вообще не услышала, но настаивать на получении ответа не стала:
– Во всяком случае, тот, кого мы видим, все время один, и никто из наших его не знает. Хотя на таком расстоянии видно плохо.
– Вы видели того, кто все это устроил?! – остолбенел Холуй. – И вы молчите?! Почему же вы мне