и еще потому, что его батальон стоял сейчас в центре всей обороны и Лысов, а значит, и батальон, должны были выглядеть с наилучшей стороны. Все эти мысли Лысов не оформлял в слова. Они готовились раньше, в дни раздумий над приказом Верховного, а теперь они руководили Лысовым – человеком честным, дисциплинированным, хоть и несколько прямолинейным.
– Чудинов на проводе, – доложил начальник связи.
– Чудинов! – хватая трубку, закричал Лысов. – Готовь контратаку! Парой отделений. Слева! Понимаешь – слева! Справа ударит восьмая, а я сверху. Понимаешь – сверху! Через семь минут! Семь минут! Засеки! У меня все! Начальник штаба! Немедленно вышли ко мне из резерва отделение автоматчиков. Немедленно!
Лысов бросил трубку в руки младшего лейтенанта, грозно и решительно оглядел всех и приказал:
– Разобрать гранаты! Приготовиться к контратаке! – И уж только потом приказал младшему лейтенанту: – Вызови восьмую.
Пока телефонист бубнил: «Огурец», «Огурец», – Лысов, решительно раздвинув красноармейцев, столпившихся у ящика с гранатами, взял из него четыре штуки и стал снаряжать запалами.
– Товарищ капитан. Фрицы пленного тянут, – крикнул младший лейтенант, и его молоденькое, розовое, в пушке лицо исказилось, как от острой зубной боли.
Лысов бросился к стереотрубе. Он видел, как снайперы расстреляли немцев, но не обрадовался этому – пленный продолжал лежать между двумя трупами совсем рядом с воронкой: кажется, скатись в нее – и все дела.
– Ну дурак! – крикнул Лысов. – Все не так делает!
Младший лейтенант тоже считал, что пленному нужно скатиться в воронку, и согласно покивал. А Лысов ругал не пленного. Он ругал Жилина – за то, что он позволил немцам вытащить пленного из траншеи. Ругал и знал, что несправедлив, – не могут же снайперы вот так сразу отбиться от сотни специально тренированных солдат. Но поделать с собой он ничего не мог: надоела ему жилинская насмешливость, его вечное, плохо скрываемое, ехидное превосходство над всеми. Раньше терпеть такое он еще мог, ведь даже комиссар не обращал внимания на жилинский характер. Но теперь нет! Теперь этому конец!
– Товарищ капитан! Восьмая!
Лысов скрипнул зубами от злости на Жилина, на собственную по отношению к нему несправедливость и неожиданно понял: вся оборона видит, как работают снайперы, а он, комбат, как бы в стороне, словно бы и ни при чем. Он выругался:
– Чертов Жилин! Ничего толком не сделает!
Младший лейтенант почтительно держал телефонную трубку, впитывая слова и настроение Лысова, – ведь через минуты никто другой, а именно капитан поведет его в контратаку, может, и на верную смерть. И чтобы сделать такое – повести на смерть – нужна какая-то особая, еще недоступная младшему лейтенанту сила и настрой духа. И он, молоденький, впитывал этот настрой, не зная, что капитан очень глубоко в душе побаивается этой контратаки, потому ярится перед ней, подстегивает себя.
– Восьмая! – заорал капитан. – Готовь контратаку