душевной тоски. «Все чужое, все чужое», – то и дело повторял Шмелев.
Вновь и вновь проживая случившееся, он работал над «Няней из Москвы» (с 1926 по 1933 г., опубликована впервые в 1935 г.). Шмелев писал К.В. Деникиной: «Наши интеллигенты, пожалуй, покрутят носом от этого рассказа няньки. А ведь надо, чтобы массовый человек высказался обо всем, народный человек. Так что этот роман – как бы своего рода «Человек из ресторана», от малых сих, народ. Ну, и судит от своей правды – пусть нутряной, подоплечной. И су…дит… го…спод!».
В трагедии семьи Вышгородских и подобных им интеллигентов Шмелев в опосредованном виде отразил, в общем-то, и свой путь, и судьбу своей души: от утраты Бога и обожествления самовластного разума и человеческой воли, через посланные революцией страдания к раскаянию и новой Вере, а вместе с ней и к новому духовному смыслу.
Дорога страданий и изгнания, которую приходится пройти героям, превращается в символический путь освобождения от ложных кумиров, путь к самим себе, к нравственному возрождению, пониманию глубинного смысла происшедшей катастрофы и – к очищению души, без чего невозможно и грядущее возрождение России.
Из тоски по родине, ее природе и людям родились автобиографические в своей основе романы «Родное», «История любовная», «Богомолье», «Лето Господне».
В них Русь предстает и светлой, и святой – единственно такой, какой мог ее видеть изгнанник и его чистые душой юные герои, еще не зараженные ядом рефлексии и нигилизма.
По сути, все эти шмелевские вещи стали своего рода надгробной речью той России, которую писатель помнил. Говорилось только о лучшем, о том образе Родины, который некогда за будничностью своей едва замечался, но стал очевиден, лишь когда исчез.
Теперь, на чужбине, в воспоминаниях, все это – и хруст снега, и зимние лиловые дымы, и колокольный звон, и свежесрезанные Троицкие березки, и ландыши, и павшая с дерева грушовка – было еще прекраснее, ярче, звонче, ароматнее, сочнее, чем в действительности.
Однажды Шмелев писал И.А. Ильину, вспоминая Пасху: «…теплый кулич… нож тонкий и остро-острый и чуть смоченный… взрезает шафрановую пучину, через которую можете видеть солнышко, сирень, соловьев, синь неба через “дыхальца”, через прозрачность лабиринтов-дырочек… такой запах пасхальный – весенний-свежий и божественный. Вы берете такую вот “пухлость”, с кулак, вздрагивающую и дышащую, осторожно вмещаете в “антрэ” и… чуть языком нажали и чуть ароматным чаем облили со сливками…!!!??? – и растаяло, как облако в лазури, как оборвавшаяся трель соловьиная… А-а-а-а-ах!»
Это писал человек с тяжелейшей язвой желудка, которому ничего было нельзя, который мог лишь вспоминать – и делал это именно так: памятью, подобной ясновиденью.
Он создал образ Родины – концентрированный, очищенный от шелухи случайностей, немыслимо прекрасный; создал любящим и горюющим сердцем. Именно поэтому книги Шмелева, в том числе и лучшая, вероятно, из всех, – «Лето Господне», производили