кармана рубашки синюю пачку «Житан» и закурил новую сигарету.
По манере общения Лукин походил на легендарную Эллочку Людоедочку: напрягаться, формулируя недовольство в развернутом виде, Сене было в лом, он выражал свои мысли, ограничиваясь мимикой и утробными звуками.
– Не вздумай опять в реку кидать, по тыкве получишь, и сам туда же полетишь, – предупредил Николай Васильевич.
– Зеленый пис… – съязвил Лукин, настороженно косясь на товарища одним глазом и вцепившись рукой в серый гранит набережной для подстраховки – купаться Лукину не хотелось. Но Николай Васильевич жевал соломинку и медитировал, глядя в небо, и Семен расслабился.
Вообще-то по паспорту студента сценарного факультета четвертого курса ВГИКа Терехина звали Ванькой, но друзья и одногруппники давно об этом забыли и величали его исключительно Николаем Васильевичем. Прозвище прилипло к Ваньке еще на первом курсе из-за поразительного внешнего сходства с великим писателем Гоголем. Хотя образ был слегка подретуширован временем: к каре и усикам прибавились модная бородка-эспаньолка и элегантные очки. Одевался Николай Васильевич в стиле творческого андеграунда: зимой таскал американскую шинель, длинные шарфы грубой вязки, вельветовые джинсы, растянутые свитера, олимпийки и высокие сапоги; летом – портрет Че Гевары на груди, армейские ремни, круглые часы на цепочке, буквы «СССР» на спине и кеды. В общем, на Ваньку Ванька совсем не походил.
Как и подобает творческой натуре, Николай Васильевич нежно любил женщин и старательно поддерживал креативный имидж, маскируя под революционным обмундированием свое романтическое нутро. Терехин считал, что сантиментами в наше время привлечь к своей персоне можно лишь восторженных провинциальных дур, прибывших из какого-нибудь Задрипинска в Москву за принцами. Нет, провинциальные искательницы приключений Ваньку не воодушевляли. Накушался, хватит. Именно с них Николай Васильевич начал свою карьеру познания женской натуры, когда приехал покорять столицу из Нижнего Тагила. Вкусив все прелести иногородних раскрасавиц на пружинистых койках в заводских и пэтэушных общагах, посетив районный кожно-венерологический диспансер и вылечив неприличную болезнь, Терехин потянулся к более высоким материям – переключился на романы со студентками филологических факультетов, крутил лямуры с молоденькими художницами и поэтессами-графоманками.
Поэтесс Терехин особенно ценил за чувственность и перманентную готовность к любви. Найти стихоплеток было делом несложным. Он цеплял их в Интернете, на порталах со свободной публикацией произведений, виртуально обхаживал, пел словесные дифирамбы таланту и назначал встречу, чтобы прочесть Есенина под луной.
«Дай, Джим, на счастье лапу мне», – шептал он нежно на ушко девицам, и поэтессы оказывались в постели без особых усилий с его стороны. Таким нехитрым способом он «развиртуализировал» с дюжину прелестных девиц. Если бы еще поэтессы не мучили его собственными стихами, не ходили в лунные ночи по подоконникам с распущенными хаерами, изображая Маргариту