может длиться долго?
Лет с двадцати пяти Пашка начал лечиться. Но, испробовав очередной метод – то уколы, то гипноз, то «торпеду», – он, продержавшись чуток, обязательно срывался. В наши редкие встречи я заставал его то в хроническом запое – взбалмошным, несносным, грязным, больным; то, наоборот, стерильно трезвым – скучным, тоскующим, нервным…
Так вот, к чему я всё это рассусоливаю?
Однажды из головы моей попёр рассказ, где главный герой – спившийся донельзя алкаш. Рассказ рвался, выпочковывался, рождался из меня, все фабульные повороты просматривались, вся сюжетная плоть была мне уже ясна, лишь облик главного героя никак не проступал из тумана воображения.
И тут я вдруг подумал – Пашка! И сразу – яркий свет, резкость кадра, лёгкость письма. Я выставил в рассказе Пашку живьём. Я придал герою внешность друга детства до микроскопических подробностей, вплоть до родинки под левым ухом. Характер Пашкин я тоже полностью и целиком подарил своему герою, а характер его знал я как свой собственный.
По ходу рассказа герой его погибал. Он допился до того, что ему начала грезиться какая-то тварь в виде грязной кошки, которая будто бы поселилась в его квартире. Он, мой герой, то есть как бы Павел Банщиков, но с другим именем, спохватывается, пытается лечиться – подшивается. Однако в конце концов трезвый мир в его нынешнем состоянии не устраивает героя, и он выхлёбывает бутылку водки, зная, что от этого тут же скончается-кончится…
Рассказ получился. Тогда – а минуло тому уже лет пять – я в Москве ещё не печатался, книги не издавал, ходил в молодых и начинающих. Но в областных газетах наших меня уже привечали. Вот и этот рассказ ухватил с ходу редактор «Губернских вестей». Буквально через пару дней «Грязный кот» – так он назывался – явился миру в свежем номере этого еженедельника. Знакомые поздравляли меня с творческой удачей, кое-кто из братьев-писателей начал криво усмехаться при встрече…
Через пару недель я получил письмо от матери. Среди прочих разных новостей она сообщала:
«Твой дружок школьный Павел Банщиков умер. Он выпил целую бутылку заморского спирта “Рояль”, что ли, и отравился. Его нашли только на четвёртый день, под берегом, знаешь, там, где ферма была. Он наполовину лежал в воде, видно, хотел протрезвиться – весь вспух и почернел…»
Я тогда, не дочитав письма, плакал. Жалко было Пашку, его нелепую скоротечную и бессмысленную жизнь…
А сейчас, припомнив всё это, я чувствую определённый страх. Странное всё же совпадение. Пашка, как и Филимонов, умер сразу же после… после…
Странное, непонятное совпадение!
Жена ворчит с порога, мол, опять дерябнул, опять причастился посреди недели.
Но мне не до скандалов. Едва сбросив куртку и скинув сапоги, я спешу в свою клетушку, к книжным стеллажам, к моей полке. На ней собираются-хранятся первые публикации моих вещей. Больше всего здесь теснится сплющенных газет, есть четыре журнала, три «консервных банки» – коллективных сборника, пара