небе. «Черпаки», «деды» и «салаги», друзья и враги смеялись, обнимались, улыбались друг другу, похлопывая по плечам и спинам. Это ощущение жизненной полноты накрепко впиталось в память и подсознание, вплоть до запахов морозного вокзального перрона и захватывающего чувства всеобщего братства.
Пережитое в армии заставило серьезно задуматься о ценности и краткости человеческой жизни. В самом разгаре была афганская война: рядом с нашей частью, с аэродрома Мигалово, ежедневно отправлялись борта в те края; очередь вполне могла дойти и до нас. Как раз во время моей службы произошла Чернобыльская катастрофа. Не представляю, какое чудо оберегло нашу часть от отправки на ликвидацию последствий – шансов возвратиться оттуда здоровыми практически не было.
Но чудо произошло: домой я вернулся в июне, живым, здоровым, переполненным сил и надежд. После двух лет казарменной дисциплины хотелось свободы, кипения через край. Желание острой напряженности жизни – то самое, испытанное мной в армии – стало, наверное, средоточием моих дальнейших устремлений. Сразу после службы, летом, я занялся английским и французским, пошел в секции штанги, большого тенниса, возобновил занятия плаванием в бассейне. Той же зимой начал на лыжах совершать кроссы. Попробовал и оценил горные лыжи, начал ездить на Кавказ: Эльбрус, Чегет, Иткол-Терскол, Баксанское ущелье. Учиться после армии стало гораздо проще: у меня наработалась особая методика, с помощью которой отличные оценки на сессиях стали нормой. Я верил в будущее. Очень хотелось жить настоящей, полной жизнью: учиться, пробовать, искать и добиваться.
В ту пору, сам не знаю откуда, завелась у меня привычка. Ныряю в воду со стойки бассейна и плыву всю дорожку под водой, пока рука борта не коснется. Бывает, вдохну неудачно, воздуха не хватает – на полпути уже сил нет, голова на поверхность тянется. Пару раз вынырнул, вдохнул, после – настрого себе запретил это делать: до конца надо продержаться, не выныривая. В бассейн я ходил долго, еще пару десятилетий подряд, проплывая в неделю, в среднем, по пять-шесть километров. Впоследствии эта привычка очень во многом мне поспособствовала.
В нашей жизни того времени – еще спокойной, стабильной и интересной – уже начинали вызревать серьезные внутренние подвижки, разломы и трещины. Первые звоночки прощания с эпохой донеслись до меня еще на первом курсе. Главные ассоциации той поры – осенний выезд на картошку и череда высоких похорон. Собственно, с картошки высшее образование тогда и начиналось.
Поселили нас в бесконечно длинном обшарпанном бараке, с дровяным отоплением и двухъярусными железными кроватями; в нем безраздельно господствовали мухи. Воевали мы с ними как могли, битьем и выкуриванием, но силы природы успешно противостояли неумелому городскому воздействию. Колхозные будни тянулись достаточно долго: помню, что бархатное бабье лето успело смениться затяжными дождями, а затем и заморозками. После картошки нас перевели на морковку, затем – на свеклу.
По возвращении,