объясняла, значит, как там эти яйца готовить, а у меня в башке засели два демона, теребящие мне мозг: Моне, да таинственный Орсини.
Причем Орсини меня интересовал даже больше всего. Я насчитала двадцать четыре представителя этого древнего рода, начиная с тринадцатого века, включая римских пап, кардиналов и военачальников, и откопала даже генеалогическое древо, из которого напрочь почему-то выпали двести пятьдесят лет. Что там во тьме веков происходило – неведомо. А самое главное, нигде и никто и словом не обмолвился, откуда появились эти самые «Яйца Орсини». Кому это вообще в голову пришло так изгаляться? Прям, как загадка Кащеевой жизни и смерти: на острове -дуб, под дубом – сундук, в сундуке- заяц…
Тут сведенный спазмами желудок взбунтовался окончательно, грозя сожрать самого себя.
Я, наконец, разбила яйцо. Белок слизняком тяжело плюхнулся в миску, а за ним из скорлупы норовил выскользнуть желток.
Впервые в жизни я нарушила табу: не фоткать еду. А то так каждый со своим борщом в Инстаграм лезет. В этот раз я тоже свои три копейки вставила. На черную греночку, подсушенную в тостере, выложила дрожащей рукой алкожрицы свой, не побоюсь умереть от нескромности, шедевр – белое облако с желтым глазком посередине. И пусть меня зачморят те, кто скажет, будто я изменила дошику. Но что есть, то есть. Вместо месье Доширака сегодня меня ублажал сеньор Орсини.
От прилива чувств и желудочного сока я выбила на старом Ундервуде одно-единственное слово:
ЯЙЦА
ГЛАВА 10
Ранним летним утром четыре всадника в черных плащах с нависающими до половины лица остроконечными капюшонами, покачиваясь в седлах, неспешно вошли в город через арку Пренестинских ворот и, миновав базилику Санта-Мария Маджоре с венчавшей ее огромной колокольней, двинулись в северо-западном направлении.
В предрассветных сумерках короткой ночи, освещенной лишь редкими проблесками уличных фонарей, почерневших от чадящего в стеклянных светильниках конопляного масла, из синевы исчезающей тьмы, выступали углы и фасады Вечного города. Пройдя краем Эсквилин, всадники продолжили свой путь в сторону Капитолийского холма, и, оставив позади дворцы вечно враждующих друг с другом семейств Колонна, обосновавшихся в Квиринале, и Орсини, занявших противоположную высоту Капитолия, проследовали в сторону Тибра, с возвышающимся над ним Пантеоном замка Святого Ангела.
Рим мирно спал, забывшись крепким сном, какой только бывает на излете ночи, и ни одна душа не слышала мерного перестука лошадиных копыт по выщербленным сотнями повозок и лошадиных подков булыжникам городских улиц, отполированных в довершение башмаками тысяч римских горожан. Узкие улицы, где ютились дома простолюдинов – мелких подмастерьев, разнорабочих – поденщиков и мелкой прислуги, были устланы конским навозом, который старались сметать к обочинам, чтобы во время дождей мощеная дорога не превращалась