в комнате безо всяких объяснений. И к обеду не вышла, хотя Петр Иванович ее настойчиво зазывал.
На Сашку, когда он принялся названивать ей каждый час, сорвалась с руганью. И пригрозила спустить с лестницы, когда он явится, если не прекратит контролировать ее дыхание. А в конце разговора не выдержала и едко поинтересовалась:
– Как Светланка? Домой не вернулась?
По тому, как Сашка испуганно притих, Алиса сразу догадалась, что если беглая супруга и не успела к этому часу вернуться к нему с вещами, то позывы к тому наверняка имеются.
Она тут же взбесилась и закинула мобильный телефон в старое пухлое кресло у окна, в котором любила по выходным почитать, подремать или просто в окошко поглазеть без единой мысли.
Пускай Назаров катится к черту! И с заботой своей, и с семейными проблемами! И вообще, надо у него ключи от своей квартиры забрать, которые он предусмотрительно в рабочем сейфе спрятал.
Гад!
Алиса зарылась лицом в подушки и попыталась думать о чем-нибудь важном и приятном.
Начала с нового серьезного проекта, который собираются поручить не кому-нибудь, а именно ей. Перешла к грядущему повышению в должности, это тоже обещал шеф, явившись к ней в палату с корзиной цветов. Как на кладбище пришел, честное слово. Алиса еле сдержалась, чтобы это не брякнуть. Но шеф тут же заговорил о повышении, и она прикусила язык. Корзину с цветами после, правда, распатронила и по три цветка санитаркам раздала.
Потом перекинулась мыслями к Тайке, которая пока держала данное слово и не звонила. Обещала не лезть к ней пару-тройку дней со своей дружеской назойливостью. Интересно, выдержит или нет? А может, это она звонила, когда Петр Иванович снимал трубку?
Потом Алиса захотела подумать о той странной встрече, которую вычислил с помощью колоды затертых карт Аристов, но снова переключилась мыслями на него.
Чем он там гремит, интересно? Что-то двигает, льет воду, стучит! Перепланировку, что ли, затеял или баррикады сооружает, чтобы его не выставили? Так не станет она инициировать его уход. Неудобно. Пускай сам все про нее понимает, он же до жути проницательный.
К вечеру она не выдержала и высунула нос из своей комнаты.
Мама дорогая! Люстру, к которой она боялась притрагиваться, старинную медную с хрустальными плафонами, запылившимися еще в прошлом десятилетии, Аристов ухитрился снять, вымыть и повесить обратно. Укрепил разболтавшиеся и покосившиеся двери серванта. Починил кресло-качалку, в которое и бабушка боялась усаживаться, ворча, что дед после себя ничего крепкого и целого не оставил. Однажды, едва с него не упав, бабуля накрыла кресло клетчатой шерстяной шалью, задвинула в угол у балкона и никогда потом больше в него не садилась. И Алисе не позволяла.
Еще Аристов прибил на место полку в туалете. Она сорвалась с одного гвоздя уже после смерти бабушки. Алиса второй гвоздь из стены выдернула, и полку поставила на пол, и почти каждый раз, когда забывала, задевала ее большим пальцем правой ноги. Охала, ахала, грозилась полку выкинуть.