type="note">[19] и в рецензии на книгу Л.C. Клейна «Феномен советской археологии»[20].
Отношение к предложенным оценкам оказалось весьма разным. Если аудитория, собравшаяся на обсуждение моей записки в Институте археологии в 1973 году, была скорее на моей стороне, то в ответе дирекции института, составленной О.Н. Бадером и Д.А. Крайновым, говорилось о «полном отсутствии» у меня «понимания общих задач советской археологической науки».
После публикаций 1990-х годов возмущенную реплику прислала в «Российскую археологию» группа петербургских археологов, а А.Д. Пряхин из Воронежа вопрошал в печати: кто дал право Формозову писать в таком тоне и в таком духе?[21] Отвечу так: это право дает прожитая мною долгая жизнь, вполне обычная – с успехами и поражениями, счастливыми находками и непростительными заблуждениями. В ней была работа на благо науки – так, как я это понимал, – то более, то менее удачная; но никогда не было погони за чинами, званиями, деньгами, саморекламы, стремления угодить лозунгам минуты или сильным мира сего. Прожив без всего этого не такую уж бесплодную жизнь, я не испытываю симпатии к тем, кто отличается именно в только что названном мной направлении, и не вижу нужды скрывать это. Читатели и слушатели вправе со мной в чем-то соглашаться, в чем-то не соглашаться; могут над чем-то задуматься. Моя отстраненность от официальных кругов позволяет мне говорить о многом более прямо, чем это могут позволить себе люди, живущие в гуще жизни и остерегающиеся задеть тех или иных «нужных» и «важных» деятелей. Именно они не захотели публиковать данный текст в момент его заказа.
Но обратимся к существу дела. С тем, что после 1991 года в жизни российской археологии многое изменилось, согласятся все. Судя по тому, что говорилось в печати, причина перемен – в резком сокращении финансирования научной деятельности: экспедиций, конференций, командировок, изданий[22]. Речь идет о реальном явлении, но суть проблемы видится мне по-иному.
В первые два десятилетия советской власти поддержки археологии свыше не было практически никакой, а наука продолжала жить достаточно интересно. После Отечественной войны ситуация изменилась. Науку стали поддерживать прежде всего как часть военно-промышленного комплекса. Доли процента от этих масштабных ассигнований перепадали и гуманитариям, благодаря чему они жили неплохо. Другой вопрос, разумно ли могли распоряжаться ученые предоставленными им средствами. Масса сил тратилась на писание бездарных «заредактированных» многотомников: «Всемирной истории», «Истории СССР», историй тех или иных республик. Сейчас эти книги уже никто не читает.
Из экспедиционных средств основная часть уходила на спасение памятников, обреченных на уничтожение при строительстве очередного канала или ГРЭС. Темп, характер работ определяли отнюдь не ученые, а строители и партийное начальство. Всё шло в обстановке спешки, аврала и обычно не завершалось полноценными публикациями. Так, в Байкальской экспедиции 1959 года участвовало много квалифицированных