и пьет, пьет – не допивает – хочет поговорить, но не о какой-то там уже по счету двойке сына, не о тле, нежданно-негаданно напавшей на крыжовник, не о постном – черт бы его побрал – навозе, а о самой что ни на есть мировой экономике или даже, еще лучше, о глобальной, ети ее мать, политике:
– На, глотни, черт. Скажи только, подымется наша держава или утремся опять?
И ответить нужно правильно.
Скажешь:
– Подымется.
Прогадаешь, не поверит умудренный жизнью мужик.
Брякнешь:
– Утремся.
Тем более не поверит, обидно ведь это.
Нет, надо сказать правильно, верно:
– Это ведь как посмотреть. У супостатов, конечно, сил много. Но с обратной стороны, и мы тоже не лыком шиты. У нас бюджет-то растет – раз, и рождаемость прет – вот те два. Ну а если взять и еще пошире умом раскинуть?…
Главное поддержать разговор. Чем он дольше, тем приятнее сбежавшему ненадолго от домашних забот мужику, и тем больше глотков достанется. Глядишь, и соскучившийся по великим делам еще раз в кошелек свой заглянет, и за другой бутылкой сходит-пошлет. Да, по политической части Гренобль был большим знатоком. Не чета Пифагору, который в разговорах таких молчал больше. Потому и наливали ему реже.
Еще у магазина даже и не в праздник можно было Юрика с Альфредом встретить. Эти двое по всей деревне, по родне близкой и дальней, по соседям да по одноклассникам бывшим шатаются, копейки сшибают. И если у Гренобля с Пифагором только мелочь звенела в кармане, то шли они в долю с Юриком и Альфредом. Гренобль легко. А Пифагор скрепя сердце. Не любил он этих Юрика с Альфредом – всю жизнь они тунеядцы – мелкие пакостники, и поговорить-то с ними не о чем. Юрик все треплется о том, когда, как и кого обманул, что украл, как на зону ходил и как там от настоящих урок да начальников спасался. Такую мерзость про лагерную жизнь рассказывает, да еще и бахвалится этим. Альфред же все вспоминает, как в городе в институте учился и вместо занятий ходил играть на бильярде. Это на те деньги, что ему мать – уборщица в деревенском правлении – высылала, себя в впроголодь держа, объясняя деревенским:
– Выучится, вернется, мать по гроб жизни обеспечит…
Выучился безделью и пьянству. Вернулся и тянул, тянул из матери последние копейки, последние силы. Не вынесла она напряжения душевного. Обеспечил мать гробом. Так говорили в деревне.
Чесались кулаки Пифагоровы, но он себя придерживал – нет у магазина больше таких постоянцев, с которыми войти в долю почти всегда можно. И терпел Пифагор Юрика с Альфредом. Хотя ой как непросто это было. Глаз да глаз за ними нужен – постоянно жульничают. Зазеваешься, и очередь твою на долю пропустят, или нальют себе в стакан на глоток больше. Тунеядцы и аферисты, одним словом. Плохая это компания. Был вот в деревне хороший мужик – одинокий сторож складской Леонтий. Спокойный такой, рассудительный, честно всегда разливал. У него по жизни накопления имелись, и угостить он запросто мог Пифагора с Греноблем, когда им не на что было. Так взял же вот и повесился Леонтий