она.
– Я здесь… озяб ужасно, – отозвался тот с печи.
– Какой нежный, скажите! – заметила ему на это Надежда Павловна.
– Чего нежный!.. Шуба никуда не годится…
Шуба в самом деле до сих пор еще стояла колом. Надежда Павловна послала на печку стакан чаю, а у самой в тепле так разболелась голова, что она и сидеть не могла: встав, как пьяная, с места, она сказала:
– Я пойду, прилягу!
Им с Соней было постлано за перегородкой.
– А ты еще посидишь? – прибавила она, обращаясь к дочери.
– Посижу! – отвечала та.
Надежда Павловна осталась как бы в недоумении несколько минут, но потом, приговоря: «хорошо!», ушла.
В этом заключалось целое море материнской нежности. Она очень хорошо видела, что дочери хочется посидеть со студентом, и хоть, может-быть, считала это со своей стороны не совсем приличным, но не в состоянии была воспрепятствовать тому.
Оставшись вдвоем, молодые люди несколько конфузились друг друга.
– Ах, какие у этого господина ужасные усы! – проговорила Соня, показывая на ползшего по столу таракана.
– А вот я его заключу сейчас, – сказал студент и обвел кругом таракана водяную жидкость.
Таракан действительно засовал рыльцем туда и сюда и не мог ниоткуда вылезти.
– Ну что, освободите его! – возразила Соня и протянула было ручку, чтоб обтереть воду.
Студент не допускал ее. Руки их встретились.
– Отпустите его! – сказала наконец Соня строго и серьезно, и Александр сейчас же ей повиновался.
После того она обратила внимание на висевшее перед образом яйцо.
– Ах, какое большое яйцо! – сказала она.
– Это, должно-быть, лебединое, – объяснил ей студент.
– Зачем же оно тут висит?
– У крестьян всегда так, – отвечал Александр нехотя.
Видимо оба говорили совершенно не о том, о чем бы им хотелось.
С печки в это время начал уже явственно слышаться храп Петра Григорьевича.
– Опустите вашу ручку под стол, – проговорил вдруг Александр, наклоняясь низко-низко над столом.
Соня сделала движение, чтобы в самом деле опустить ручку; но в это время дверь скрипнула. Молодые люди вздрогнули и пораздвинулись.
В избу вошел хозяин с еще более всклокоченною головой и бородой и стал оглядывать избу.
– Где ваша девушка-то тут? Шла бы ужинать!.. Дашутка! – крикнул он.
И Дарья действительно появилась откуда-то из-за печки, где она было-прикурнула.
– Она была здесь! – сказала, закусив губки, Соня.
– Да, – прошептал и студент, не менее ее сконфуженным голосом.
Дарья однако, ни в чем, кажется, неповинная, смиренно ушла, а Никита не уходил.
– Я вот все на молодого-то барина гляжу, признать никак не могу, чей такой? – сказал он, не спуская с Александра глаз.
– Я Аполлинарии Матвеевны Баклановой сын, – отвечал тот.
– Слыхал… Папенька-то у тебя ведь ныне помер?
– Да!
– Ты