навидел их бессмысленные и тупые мечты-дыбы. Африканыч икал только от одной мысли, что в мире существует такое слово “мечта”. Это дичайшее, по мнению Ардальона, словечко вызывало трансцендентную тошноту и потустороннюю тревогу. “Кто же эту дрянь придумал? На кой нужна это погань?” – негодовал Африканыч, размышляя о данном паразитном словце-нелепости. “Одурманенные люди, жалкие тени своих мечт! Что они все?! Прах! Прах некоего ничто. Прах непонятной материи без смысла, конца и начала!” – не унимался Ардальон.
Дабы лишний раз не видеть серомышинный вид человечков, Африканыч уныло и призрачно растворялся в своей комнатенке и нещадно лил в себя какие-то напитки-полулекарства, наполненные чудными мгновениями. Те жидкости, от которых все кипело внутри и от которых было легко и уютно на душе. Выходил на улицу редко – что-то купить непотребное, чего-то поесть невкусного, где-то радостно погадить на род человеческий, показать свой нездоровый вид отшельника, исказить окружающий мир своим нетривиальным присутствием и вернуться бегом, на полусогнутых ножках, как нашкодивший пацаненок, в свою тихую заводь. Спрятаться и не видеть никого. Заскочив в свои апартаменты-каменоломни, он сначала подходил к зеркалу-пропасти, подолгу смотрел на себя, а потом, плюнув в свое отображение, бросался в ласковое кресло и самовлюбленно восклицал : ”Какая же я сука! Никчемное тело! Но…но!.. за окном и дверью хуже меня в разы. Там манекены и мракобесы. Ха…ха…ха…Какая же тварь придумала их? Неужели та, которая вечна? Ха…ха…ужас! Я в диком помешательстве от бесполезности этих существ-амеб. Вселенский кошмар! И он повсюду…”
Ежедневно, допивая бутылку алкогольного сырья, Африканыч разбивал ее об стенку с криками злобы ко всему миру. После чего, внезапно успокоившись, погружался в философские океаны. В собственном шабаше, с собственными крысами и русалками в голове ему было спокойно и приятно. Иногда, очнувшись от похождений в хитросплетениях собственных мыслей, Ардальон снова становился агрессивным. Это происходило тогда, когда он случайно, краем глаза, видел себя в зеркале. Данный факт Ардальона бесил и посему в один из сумрачных дней, изрядно испив крепких настоек, Африканыч разбил-раскрошил все зеркала в доме. ”Ему не достанется! Теперь не будет усмехаться, дутый господин всея сущего!” – радовался он, показывая неприличный жест куда-то в сторону, где, по его мнению, был хозяин сущего. “Ничтожество паразитирует и хочет меня упечь в свое логово. Но я не дамся просто так! Сгину в утробе дьявола или…как его там…демона. Того, который меня спасет. А может и он меня предаст? Ха….ха…скорее так и будет. Предаст и он, повелитель какого-то ада, очередной выдумки людишек. Где же правда? ” – неистовствовал Ардальон, брызгая кипящей, кислотной слюной.
В конце каждого пьяного карнавала Безуглый фанатично подытоживал : “А ведь все, кто сейчас живет в мире исчезнут…через сто лет они все пропадут…сгинут…просто уйдут все в ничто. Исчезнут целые поколения людишек. И никто уже никого не увидит. Никогда. Сейчас…вот они ходят, чего-то там делают, разговаривают друг с другом, а между делом среди них никто не думает, что они скоро все превратятся в труху. Целые города и страны пополнят мир мертвых. Ха…”
Затем резко умолкал, испугавшись своих мыслей, бледнел и чертил углем на стенке комнаты какие-то загадочные символы. “Что я пишу? Что это значит? Я не понимаю, что я делаю! Кто мной руководит?” – визжал истерически Африканыч. Наконец, обессилив от алкогольных припадков, Ардальон посыпал свою голову углем и падал где-то в углу, уходя во сны неземные и радужные.
Пил Безуглый долго, плотно и уверенно. Иногда задорно, но в основном мрачно. Поэтому все стены были разрисованы буквами-символами. Африканыч, трезвев, пытался их прочесть, но…снова срывался в запой, как в сумасшедший спектакль в луна-парке. Трясясь, он двигал руками по стене, по символам в надежде уловить смысл написанного им, но через некоторое время сползал на пол и извергал ругательства и несуразную брань в направлении неведомых демонов-ангелов, якобы ответственных за эти неподвластные уму руны-буквы. Вскакивая, он подбегал к окну и молил о помощи у людей-тли. Всхлипывая, просил их прочесть эти буквы, но опомнившись и поняв, что унижается, обращаясь к существам падшим, краснел и злился. Никто не видел истерик Африканыча. Только разрисованные некростены хранили в себе чудные концерты-перфомансы Безуглого-алкомученика.
Однажды случилось так, что странным образом Ардальон не пил десять дней. Пытал себя. Глумился над своим органическим туловищем. Но даже и тогда он бессознательно и кем-то заговоренный чертил странные символы на стене. Да только теперь к ним добавились изображения-контуры детей – так виделось Африканычу. Теперь на стене царил ужас – неразборчивые и неотождествленные Ардальоном писания и искаженные фигуры детей-призраков. Безуглый пытался распутать весь этот кошмар, дать какие-либо объяснения себе, но мысли упирались в тупики-зигзаги. Полотно из адских иероглифов и пришельцев-детей украшало стены дома Африканыча. Ультрачудесно! Мегакрасота! Супрематично!
Иногда эта мракогалерея нравилась ему. Он даже в порыве потусторонней любви ко всему неживому торжественно восклицал: ”Гениальное и гармоничное творение! Верх совершенства! Кладезь мудрости! Я восхищен этой картиной! И ее создал Я! Я – великий художник,