Где-то в районе Батарейной бухты раздался сильный взрыв. Сергей Петрович Арсеньев никогда больше не увидел ни жены, ни дочери.
Незадолго до десантной операции под Одессой командир лидера «Ростов» попросил разрешения сойти на берег вместе с десантом. Он хотел поскорее сойтись вплотную с врагом, увидеть людей, которые в первую минуту войны лишили его самого дорогого в жизни и, как он думал, навсегда отучили улыбаться. Адмирал, конечно, не разрешил ему участвовать в десанте. Может быть, адмирал понимал, что происходит в душе моряка, но он ни словом не обмолвился об этом. Он спрятал рапорт Арсеньева в ящик стола и сказал:
– Ты попросишь его обратно. Придет такой день…
Арсеньев не обратил тогда внимания на эти слова адмирала, по они удержались где-то в глубинах памяти и всплыли теперь, много дней спустя.
В том же самом кабинете адмирал поставил перед командирами лидеров «Ростов» и «Киев» задачу почти невыполнимую: подойти к румынскому порту Констанца и уничтожить артиллерийским огнем нанесенные на карту запасы горючего. Одновременно предстояло разведать боем систему обороны Констанцы, превращенной гитлеровцами в их главную базу на Черном море. Эту задачу надо было решить во что бы то ни стало – не только нанести противнику урон, но, кроме того, доказать на деле как врагам, так и союзникам, что Черноморский флот, вопреки всем вымыслам, жив и боеспособен.
Уже выходя из кабинета, Арсеньев внезапно обернулся:
– Товарищ адмирал, я хотел вас просить…
– Вот, возьми! – Адмирал протянул листок бумаги, сложенный вчетверо. Это был рапорт Арсеньева, поданный в первые дни войны. – И помни, Сергей Петрович, как говаривал Федор Федорович Ушаков: «Не отчаивайтесь! Сии бури обратятся к славе России».
Из здания штаба флота Арсеньев вышел вместе с командиром лидера «Киев» капитаном 3-го ранга Глущенко. Они были давними приятелями, встречались семьями, вместе проводили выходные дни. После гибели жены и дочери Арсеньев перестал бывать у Глущенко. Он вообще почти не сходил на берег.
Добродушный, преждевременно полнеющий командир «Киева», которого матросы называли между собой «дядя Пуд», закончил училище двумя годами раньше Арсеньева. Он был старше по званию, и, безусловно, ему было обидно, что командиром ударной группы назначен Арсеньев, а не он. Но в глубине души Глущенко признавал правильность этого выбора. Спокойную решимость Арсеньева хорошо знали на флоте.
Чтобы скрыть неловкость, Глущенко громко и много говорил, в то время как они спускались с городского холма на улицу Ленина. Арсеньев отвечал односложно. У здания Музея Черноморского флота, украшенного пушками времен Нахимова, Глущенко вдруг остановился:
– А что, пожалуй, когда-нибудь и твой кортик покажут здесь пионерам?
– Сомневаюсь.
– Ты что же, не надеешься вернуться?
– Надеюсь.
Они прошли по крутому Минному спуску и простились на пирсе. Арсеньев крепко сжал мясистую ладонь товарища:
– Ну,