искренне рад, потому как долго этого добивался. Я случайно встретил его через месяц и был поражен произошедшей с ним перемене. Было впечатление, что его взяли в КГБ отрабатывать на нём методы ведения допросов подследственных. Глаза его потухли, весь он как-то съёжился, в разговоре со мной отводил глаза, и на мой вопрос «ну как там, в органах?» многозначительно промолчал… и я понял, что за любой из вариантов ответа полагаются различные лагерные сроки. Дальнейшей судьбы этого человека я не знаю: он мог стать у них большим начальником, а мог быть расстрелян за опоздание на работу.
С новым руководством я не поладил, вторично поступать в университет не стал по причине созревшего глобального разочарования в социалистическом строе (этим лозунгом тогда прикрывались все лентяи), поэтому комсомол, а заодно и уголовный розыск, я покинул. Нужно было искать новый род занятий и… жилье. Жить у отца и видеть в его глазах постоянный укор моей вселенской несостоятельности, было выше моих созревающих сил. Поэтому, чтобы получить комнату в общежитии, я устроился в женское музыкальное училище выдавать под расписку баяны на занятия. Вопреки моим ожиданиям девушки не видели разницы между мной и баянами. Из училища я ушел через два месяца, когда по ночам вместо девушек мне стали сниться эти самые баяны.
В общежитии я попал в комнату к двум милым, дружелюбным спортсменам-боксерам. Когда я впервые вошел в комнату, которую мне предстояло с ними разделить, то испытал самое яркое впечатление того времени: я снял останки своих стоптанных башмаков советской фабрики «Скороход» и поставил их между импортных, шикарных, умопомрачительно выглядевших ботинок аборигенов этой комнаты. Как будто между стоящих на рейде океанских белоснежных яхт протиснулся в клубах дыма залитый мазутом буксир. Так мне впервые открылось значение слова «роскошь», которое до этого я встречал в книгах, не понимая его. Книжное знание встретилось с жизненными реалиями, порождая представление об устройстве мира в отдельно взятой голове, поражённой тем, как одна и та же вещь может по-разному выглядеть.
Вскоре я обнаружил, что единственная книга, которую мои соседи прочитали в своей жизни самостоятельно, была книга о благородном разбойнике Робин Гуде. Владивосток – город портовый, поэтому они занимались тем, что отбирали у моряков и спекулянтов привозимые контрабандой из-за границы и продаваемые «из-под полы» джинсы, футболки, солнцезащитные очки и прочие недоступные тогда в СССР блага западной цивилизации. Это был прообраз рэкета, позже затопившего всю страну. Жаловаться в милицию потерпевшие не могли, так как сами нарушали закон. Поскольку к тому времени я уже несколько лет как издевался над своим хилым телом, заставляя его изображать то каратэ, то кун-фу (со стороны это выглядело убедительно и впечатляюще), а книгу о Робин Гуде тоже читал и идеи её воспринял, я с восторгом, свойственным экзальтированной и неразборчивой юности, присоединился к своим обаятельным соседям. Так – через баяны