ее форм поражало глаз.
Лиза мечтательно сказала:
– На этом кресле, может быть, сидел Пушкин.
– Кто вы говорите? Пушкин? – спросил Остап. – Сейчаc я узнаю.
Остап стал на колени и заглянул под сиденье.
– На нем сидел О’Генри в бытность его в американской тюрьме Синг-Синг. Вы удовлетворены? А теперь мы смело можем перейти в другую комнату.
Стада диванов, секретеров, горок, шкафов – все стили, все времена, все эпохи – были осмотрены концессионерами, а залы, большие и маленькие, все еще тянулись.
– А здесь я уже была, – сказала Лиза, входя в красную гостиную, – здесь, я думаю, останавливаться не стоит.
К ее удивлению, равнодушные к мебели спутники замерли у дверей, как часовые.
– Что же вы стали? Пойдемте. Я уже устала.
– Подождите, – сказал Ипполит Матвеевич, освобождаясь от ее руки, – одну минуточку.
Большая комната была перегружена мебелью. Гамбсовские стулья расположились вдоль стены и вокруг стола. Диван в углу тоже окружали стулья. Их гнутые ножки и удобные спинки были захватывающе знакомы Ипполиту Матвеевичу. Остап испытующе смотрел на него. Ипполит Матвеевич стал красным.
– Вы устали, барышня, – сказал он Лизе, – присядьте-ка сюда и отдохните, а мы с ним походим немного. Это, кажется, интересный зал.
Лизу усадили. Концессионеры отошли к окну.
– Они? – опросил Остап.
– Как будто они. Нужно более тщательно осмотреть.
– Все стулья тут?
– Сейчас я посчитаю. Подождите, подождите…
Воробьянинов стал переводить глаза со стула на стул.
– Позвольте, – сказал он наконец, – двадцать стульев. Этого не может быть. Их ведь должно быть всего десять.
– А вы присмотритесь хорошо. Может быть, это не те стулья.
Они стали ходить между стульями.
– Ну? – торопил Остап.
– Спинка как будто не такая, как у моих.
– Значит, не те?
– Не те.
– Напрасно я с вами связался, кажется.
Ипполит Матвеевич был совершенно подавлен.
– Ладно, – сказал Остап, – заседание продолжается. Стул – не иголка. Найдется. Дайте ордера сюда. Придется вступить в неприятный контакт с администрацией музея. Садитесь рядом с девочкой и сидите. Я сейчаc приду.
– Чего это вы такой грустный? – говорила Лиза. – Вы устали?
Ипполит Матвеевич отделывался молчанием.
– У ваc голова болит?
– Да, немножко. Заботы, знаете ли. Отсутствие женской ласки сказывается на жизненном укладе.
Лиза сперва удивилась, а потом, посмотрев на своего бритоголового собеседника, и на самом деле его пожалела. Глаза у Воробьянинова были страдальческие. Пенсне не скрывало резко обозначавшихся мешочков. Быстрый переход от спокойной жизни делопроизводителя уездного загса к неудобному и хлопотливому быту охотника за брильянтами и авантюриста даром не