эту песню односельчане. Хоть окружала Дубасовку давно распаханная, но все еще плодородная степь, богачей в ней не было. Голытьбы не водилось тоже. Крестьяне выращивали столько, чтобы прокормиться самим, да оставить семена на следующий год. Баловали себя, когда Бог вдруг давал излишек. Тогда ехали в уездный город Керенск. Оптом продавали зерно, стояли на рынке с гусями и курами. Овцами и козами предпочитали не торговать – оставляли себе. Коров тоже не трогали. Когда «бурёнка» становилась старой, заводили нового теленка. Выращивали, а старушку пускали на мясо, которое ели до весны. Назад возвращались с обновами. Мужики, доносившие сапоги, доставшиеся от отцов и дедов, справляли новые. Покупали материю на платья и рубахи. Баловали жен серебряными перстеньками с дешевыми камушками. Везли детям «городские» карамельки и леденцы, себе – баранки и сахар.
Размеренно текла сельская жизнь. Продали излишки урожая – перевезли сено-солому с полей. Подготовили сани к зиме, подправили-подчинили орудия труда. Снова отправились в Керенск. Кто на богомолье, кто – на более долгий срок – поработать зиму дворниками, подсобными рабочими на городских предприятиях. А там Рождество, за ним – Святки, потом веселая, шумная Масленица с кулачными боями, после – Великий пост и снова пахота на полях, к началу которой мужики возвращались с заработков.
В этот привычный уклад ворвалась «новая жизнь». Поначалу с красными флагами и транспарантами: «Религия – опиум для народа!» из города в сопровождении милиционеров и красноармейцев приехали комсомольцы. Батюшку Паисия и дьякона Ферапонта усадили в сани и увезли «в уезд». Затем выбросили в снег ободранные от серебряных окладов иконы. Вышвырнули разломанный иконостас. Погрузили сброшенные с колокольни медные колокола. С улюлюканьем сбросили с куполов кресты.
– Попы вели антисоветскую пропаганду, – пояснили крестьянам причины «изъятия из употребления» священнослужителей, хотя ни одного слова против власти никто от них не слышал.
Наоборот, отец Паисий всегда говорил, что всякая власть от Бога. Сказали, что храму нашли более правильное применение: в нем будет зернохранилище.
– Что за зернохранилище? Кому оно нужно, когда весь собранный урожай умещается в наших амбарах? – недоумевали мрачноватые, подозрительные, боявшиеся воров, но всегда готовые умыкнуть, что плохо лежит пензяки.
Ближе к весне мужикам разъяснили, что к чему. Вновь в село приехали милиционеры, красноармейцы, комсомольцы. На сей раз в компании военных с петлицами ОГПУ. Собрали сход. Вынесли из саней стол, пару стульев, алую скатерть. За столом уселся чекист. Положил перед собой наган.
– Значит, так! – начал он. – Есть решение партии и Советского правительства о создании в селе Дубасовка коллективного хозяйства – сокращенно – колхоза. Земля и тягловый скот становятся отныне общественной собственностью. Они подлежат сдаче. Зато колхоз обеспечит всем вам зажиточную жизнь. Крестьянам не надо будет бояться неурожая, засухи, наводнений, падежа домашних животных. Колхоз прокормит! Объявляю добровольную запись в коллективное хозяйство! Предупреждаю: отказавшиеся будут рассматриваться как враги Советской власти со всеми вытекающими последствиями. А именно – раскулачиванием и высылкой. Агафона Казакова привели?
Пара милиционеров вытолкнула из толпы колькиного дядю – мельника Агафона со связанными за спиной руками.
– Начнем с Агафона Казакова – лица, враждебного диктатуре пролетариата. Он – кулак, мироед!
– Какой же Агафон кулак?! – недоуменно заволновались мужики. – Он, как проклятый, от зари до зари на своей мельнице мантулит!
– Вот, именно, что на своей – собственной! Доход себе в карман кладет. Наемный труд использует. Поэтому для нас он является представителем сельской буржуазии – кулачества!
– Какой я враг Советской власти?! – взвился Агафон. – Я государству налоги до копейки плачу. Своей земли у меня нет, в колхоз сдать нечего! Разве, что огород, с гулькин нос размером…
– Разберемся! Убрать его! Кто хочет записаться в колхоз?
Поеживаясь, потекли мужики к столу. Подписывали какие-то бумажки. Неграмотные, а таких было полсела, ставили кресты. Вступившие в колхоз поспешили к дому Агафона, решив, что имущество ему теперь без надобности. Никакая сила не могла удержать. В драку растащили нехитрое, но более богатое чем у остальных барахлишко. Довольные возвращались к месту схода. Быстро выбрали правление колхоза и председателя – работягу из Керенска.
Колька тогда опечалился. Дядя Агафон всегда говорил, что оставит мельницу ему. Настоял, чтобы племянник учился в школе, открытой для крестьянских детей еще при царизме помещиками Дубасовыми. Сам дядя семьи не имел. Мельники всегда считались связанными с нечистой силой. Опасались мужики покровителя мельников водяного или его подручной бабки Шишиги. Те вполне могли «по наводке» мукомола утянуть в омут если не самого селянина, то его теленка. Поэтому, хоть мельники были более зажиточными по сравнению с остальными, не спешили односельчане выдавать за них замуж дочерей. Так и жил Агафон бобылем. Его уважали, но сторонились. Колька с детства