пилотка едва покрывала пепельные волосы. Красивое лицо, очень красивое… Скандинавское божество! Вот только неаккуратный бордовый шрам нарушал эту мужскую, холёную симметрию, чертя рваную борозду от подбородка к уху.
Комендант, повидавшая немало на своём веку, всё же не сразу нашлась, что ответить. Откашлялась, кивнула:
– Да… добро пожаловать в Долину, сержант. Устали с дороги? Тут недалеко офицерская столовая, мы… повара ужин приготовили…
– Б-благодарю, капитан, – глаза у него были серые, со льдинкой, – не г-голоден. Хотел бы сразу приступить к выполнению, если не в-возражаете.
Он немного заикался; а ещё было заметно, что левый его глаз совсем чуть-чуть, но косит.
– Как вам будет угодно, сержант, – комендант потухла, затвердела, – дорогу найдёте?
– Меня проводят, – он с кривой улыбкой кивнул на свою безмолвную охрану.
Они козырнули друг другу; охрана тоже козырнула, довольно небрежно; от глаз коменданта не укрылись новенькие плотные ремни из настоящей кожи, охватывающие совсем не девичьи талии; ладные, скроенные по фигуре кобуры с выглядывающими из них рифлёными рукоятками «Магнумов» – быть может, даже американских. Сама она носила потёртый матерчатый пояс и такую же кобуру, в которой лежал лишь скатанный в брикет видавший виды капюшон-пончо. Фронт ещё снабжают, этому нужно радоваться.
Стоящая рядом агроном – не по рангу молодая, бойкая и румяная девица в предельно короткой, насколько позволял устав, юбке – таращилась на уходящего Густаффсона во все глаза. Комендант вздохнула и толкнула её локтём:
– Тишкова, очнись! Пошли в комендатуру, радируем о прибытии. Ты чего ждала-то?
– Ничего, – буркнула агроном, покраснев.
И они пошли, позабыв о почтмейстере. Та стояла с глазами, полными слёз, бессмысленно глядя на запылённые стекла вагона. Громыхнуло совсем рядом, потемнело, на серый бетон платформы упали первые дымящиеся капли. Потом их стало больше, и мелкий дождь засеменил по жестяным крышам привокзальных бараков, по синим, дырчатым кувшинкам лопухов, брызнул на лицо женщине. Она облизнула губы и тут же сплюнула ржаво-кислую влагу; нехотя накинула капюшон и побрела к выходу. Собственное тело, эти руки и ноги, и всё прочее – казались ей никчёмными и неуклюжими; ей вдруг захотелось напиться или спеть песню, непременно про любовь или смерть; но ни того, ни другого она не умела.
Небольшой посёлок (на военных картах он гордо именовался городом) лепился к берегам чахлой, безжизненной речки, умудрявшейся, тем не менее, дать несколько хитрых петель в этом месте – на их пути оказалось целых три деревянных, покрашенных в легкомысленные цвета мостика. Все строения в городке также изо всех сил старались радовать глаз: местный хозмаг в голубую клеточку, ярко-розовое кафе с выцветшей надписью «Торты-мороженое», навесной тент из цветастого полиэтилена над летней верандой городского Дома собраний. Охранницы переглянулись и лишь покачали головами, завидев проволочную