родичей новгородского князя. Ему было всего три года, когда Рюрик с братьями пришел в эти земли и стал править ими, но ему все еще чудилось, что, выглянув из окна, можно увидеть морские дали, а не скучную речку, теряющуюся в зелени лугов и лесов. Однако от родного языка он успел отвыкнуть, забыл свое прежнее имя Хельг и не называл князя ярлом, как это иногда делали старшие. Ему было двадцать. В таком возрасте память коротка, потому что жизнь впереди длинная и выглядит куда заманчивее того, что уже было.
«Когда уже это все закончится? – думал Олег нетерпеливо. – Надоело пуще горькой редьки».
Тем самым он как бы желал дяде преставиться поскорее, но на самом деле это было всего лишь инстинктивное стремление очутиться на свободе, подальше от фальшивой скорби и алчной ревности, которыми был пропитан здешний воздух. В предвкушении смерти князя Рюрика его покои были заполнены не только местной, но и приезжей знатью. Воеводы, старейшины, волхвы, бояре, купцы да и просто житые люди высокого рода набились в терем так плотно, что свечи угасали в их тяжелом дыхании, а приглушенные голоса жен их и дочек шелестели, подобно осеннему дождю, который как зарядит с вечера, так не прекращается до утра.
Но пора дождей закончилась. Была зима. Самую темную и долгую ночь выбрал Рюрик для своего ухода.
Чтобы сдержать зевок, Олег стиснул зубы и натужно перекосил рот, обрамленный первой шелковистой порослью, которую разве что ребенок назвал бы бородой. В этот момент его окликнули, и он растерянно захлопал глазами. Великий князь Рюрик призывает? Почему вспомнил он про Олега в свой смертный час? Зачем призывает к себе племянника?
Разумеется, вслух эти вопросы не задавались. Олег молча двинулся следом за посланником, уверенно пробирающимся сквозь толпу. Оставалось лишь идти за ним, не отставая. Они пересекли расступившуюся толпу и стали подниматься по лестнице, слишком узкой для такого скопления людей. Только малая часть их состояла в родстве с Рюриком. Варяги растворились среди чуди, ильменей и кривичей, подобно тому, как сахар растворяется в воде, придавая ей совершенно новый вкус и не меняя ее внешне. Новгород лишь с виду казался тем же, каким был до того, как Рюрик взошел на престол и сел править, насаждая свою волю, свои порядки и законы. И, будучи его шурином, Олег не мог не испытывать гордости от осознания своей причастности к славному племени покорителей земель словенских.
Если кто стоял слишком вольно, мешая проходу, Олег таких намеренно задевал плечом или локтем, а то и давил отставленные ноги. Сонливость как рукой сняло. Что-то новое и неожиданное ожидало юношу в княжеской почивальне. Не стал бы Рюрик звать по пустякам, находясь на смертном одре. Это понимали все, и проход Олега сквозь толпу сопровождался приглушенным гулом, в котором уважение смешивалось с завистью.
Войдя в небольшую горницу перед опочивальней, он едва не задохнулся от густоты воздуха, настоянного на лечебных травах и отварах, которыми вот уже третий день пичкали Рюрика, надеясь поднять его на ноги. При виде Олега волхвы устремили на него уголья своих глаз и сблизили кудлатые головы, шушукаясь промеж собой. Стражи у двери скрестили копья перед гриднями, давая понять, что нужно подождать. Переборов желание распахнуть настежь единственное оконце, чтобы впустить свежий ветер, Олег стал ходить от стены к стене, пока не вспомнил, что точно так же ведет себя медведь, запертый в клети. Тогда он сел на лавку подальше от волхвов, расставил ноги, уперся в них кулаками и горделиво выпрямил спину. Всем своим видом показывал Олег, что он не чета здешнему люду, отдавшемуся викингам без боя. Не только Новгород, но и Смоленск, и Муром, и Ростов признали власть Рюрика. Хотя в ту пору Олег мог пройти под конским брюхом не пригибаясь, он чувствовал себя причастным к великому завоеванию и смотрел на местных свысока, оставаясь в душе чужаком.
Дверь опочивальни открылась, выпуская заплаканную Эфанду с маленьким Ингором на руках. Новгородцы уже прозвали его Игорем, и, в отличие от Олега, ему было суждено вырасти, не помня запаха моря и парусов на далеком горизонте.
– Отходит, отходит, – прошептала она, уткнувшись лицом в плечо брата. – Тебя хочет видеть, Олег.
Она была Рюрику давнею и верною женою, и ей было обидно, что он решил разделить последние минуты не с нею, а с ее младшим братом.
Игорь молча и серьезно смотрел на Олега, пытаясь запихнуть в рот кулак целиком. Его редко видели плачущим. Даже голодный, он предпочитал сердито требовать сиську, а не жалобно выпрашивать ее. Потрепав его по реденьким льняным волосикам, Олег вошел в опочивальню.
Рюрик был не жилец, это было видно по его восковому лицу с прозрачной, истончившейся кожей. Глаза запали, приобретя влажный лихорадочный блеск. Он поднял желтый костлявый палец и поманил шурина, после чего указал ему на место рядом. Олег опустился на колени подле ложа и взял холодную руку свояка в свои ладони. Собственный порывистый жест смутил его, и он хотел было отпустить руку, но Рюрик не позволил, ухватившись за пальцы, как за спасительные соломинки.
– Это Вадимов сын убил меня, – прошептал он. – Никому ни слова, а то сбежит или новую смуту затеет.
– Вадимов сын? – переспросил Олег недоуменно. – Гостомысл?