где только можно, даже на спине. Его мамаша, гарнизонная красавица радикально гнедой масти, со вполне предсказуемой кличкой Кармен – на концертах самодеятельности в Доме офицеров она утробным контральто пела цыганские романсы, аккомпанируя себе на гитаре с алым бантом, – сумела передать сыну лишь окрас, все остальное досталось от отца – хохла Головятенко, круглолицего амбала, похожего на циркового борца.
– Тяни! – крикнул я, стараясь перекрыть шум приближающегося поезда.
Локомотив снова загудел.
– Ну что там… – Валет привстал, вытянул шею.
Его глаза расширились. Просто как в мультфильме, когда у кого-то от ужаса глаза превращаются в две тарелки. Я обернулся. Состав – длиннющий товарняк – был совсем рядом. Гудок истерично завывал – с промежутками, точно машинист сошел с ума.
На рельсах стоял Гусь. Он стоял спиной к поезду, тощий и черный, как стручок. Наклонив голову, он закрывал лицо ладонями.
Валет – он уже поднялся на четвереньки – с места рванул к путям. Так срывался соседский боксер Дюк, когда ему бросали теннисный мяч. Мы все замерли. Не знаю, кричал ли кто-то, адский рев сирены и гром колес перекрывали все.
Локомотив, старый электровоз со звездой во лбу и хищным оскалом стальной решетки – я даже разглядел лицо машиниста, – был метрах в десяти. Валет подлетел к рельсам и, схватив Гуся в охапку, отпрыгнул назад. Они покатились с насыпи. Над ними, громыхая и звеня, понеслись вагоны, груженные лесом. Толстые стволы рыжих сосен были стянуты ржавыми якорными цепями.
Валет что-то орал – грохот заглушал крик, – сидел верхом на Гусе и наотмашь бил того по лицу. Бил и орал. Втроем – Арахис, Сероглазов и я – нам удалось оттащить Валета. Лицо Гуся было разбито в кровь. Его губы повторяли одно и то же слово. Лесовоз наконец кончился, и я услышал: «Не хочу».
Арахис опустился рядом. Приподнял Гуся, по-медвежьи ухватив за плечи. Мотнул головой нам, мол, отойдите. Гусь был похож на тряпичную куклу. Мы отошли.
Все это время Женечка, закрыв рот ладонью, стоял на коленях в траве.
Валет разбил костяшки; он пососал кулак, зло сплюнул в траву красным. Сероглазов из внутреннего кармана куртки достал пачку «БТ», протянул Валету. Тот замешкался, потом вытянул сигарету. Прикурил – я заметил, как мелко дрожит огонек его спички. Затянулся, выдохнув облако дыма, затянулся еще раз и протянул сигарету Сероглазову. Тот взял.
– Моника… – сказал Сероглазов, жадно затягиваясь.
Брат не понял, вопросительно взглянул.
– Моника, – повторил Серый, выдохнув дым, – немку ту звали. Моника.
6
Зима обрушилась на Кройцбург внезапно.
Весь октябрь лил дождь, а в субботу ночью вдруг ударил мороз, да еще какой – минус пятнадцать. На рассвете повалил снег, мохнатый и крупный – с кулак. Он падал медленно, казалось, даже медленнее, чем ему положено по закону всемирного тяготения. Еще мне казалось, что город плавно погружается в какую-то белую бездну – мягкую и сонную. Исчезли звуки, пропал цвет. Ведь белый – это не цвет, это отсутствие цвета.
Парк за замком стал