кухне!
Потом я бегал за полотенцем, за бинтами, которых не нашлось. Бинты заменили розовой марлей, которой давили клюкву для морса. Мать приладила компресс, застегнула английской булавкой концы марли.
– Перелома нет, – сказала. – Потянула связки. Ничего страшного. Нужно было сразу лед, чтобы предотвратить опухоль. – Мама медицинский кончала, – зачем-то встрял я.
– Когда это было… – взглянула на меня, потом на Ингу. – А ты вместе с моими учишься? В одном классе?
Инга снова отрицательно помотала головой.
– А-а-а, – протянула мать, точно поняв что-то.
Тут распахнулась входная дверь, и в прихожую, топая унтами и хлопая рукавицами, ввалился отец. Он был белым, как будто его покрасили из распылителя с ног до головы. Целиком, включая лицо.
– Ну метет! Доннер веттер! Видимость – три нуля! – Он бодро снял мотоциклетные очки и стал похож на енота. – А что у нас тут случилось? Погром?
Мы втроем сидели на полу прихожей. Вокруг, в лужицах растаявшего льда, валялись обрывки полиэтиленовых пакетов, куски марли, ваты, лыжные палки, скомканные пальто, куртки и шапки.
– Сережа, – мать укоризненно поджала губы. – В такую погоду? Ты же обещал…
– Маруся, – отец сбросил краги на пол, молитвенно сложил ладошки, – клянусь! Димка хотел подбросить, а я туда-сюда… сама понимаешь. Закрутился! А тут свистуны мряку кинули…
Он говорил своей обычной скороговоркой, посмеиваясь и шутливо щурясь.
– Мишка Куцый блуданул, представляешь, на лампочках едва вытянул. Я пока своим ЦУ выдавал…
Мать молчала, поджав губы.
– Ну и вот… – Он запнулся, серьезным голосом добавил: – А дорога, Маруся, дорога вполне приличная, кстати. Почти не ведет. Только… только вот не видно ни хрена! На ощупь едешь!
Отец захохотал, вдруг осекся.
– А кто эта прелестная фройляйн? И что происходит с ее ногой? Это мой оболтус травмировал вас?
– Это Инга, папа.
– Да я вижу, что не Дуся. – Он снова довольно хохотнул. – Вы с моими прохвостами учитесь?
– Сережа!
– Прохвосты – пусть девушка знает! Лентяи и обормоты! Особенно этот, художник…
– Пап…
Я почувствовал, как мое лицо начинает краснеть.
– Рядовой Краевский, доложить обстановку! – гаркнул батя; он явно вошел в раж, и теперь его уже было не остановить. – Что и как? А главное – почем?
Только тут до меня дошло, что отец навеселе. Подшофе, как он называл это состояние. Мать тоже заметила. Она устало поднялась и, шаркая тапками, направилась в спальню.
Отец сник. Погас, будто выключили ток. Проводил ее взглядом, повернулся к Инге и спросил:
– Ты где живешь? На той стороне?
Она кивнула.
– На мотоцикле не боишься?
– Нет.
– Чиж, помоги фройляйн встать.
9
В то утро даже снег скрипел по-особенному.
Инга шагала рядом, тесно прижавшись. Она все еще прихрамывала и держалась за