из-под ног пол заставил его повалиться грудью на стол.
А через мгновение светящиеся стены погасли, со всех сторон донёсся еле слышный треск, и на пол посыпались клейкие чешуйки – это повсюду в замке на башнях из белых деревьев одновременно лопнули почки.
Воцарилась тишина. Жуга убрал руку от стола, мгновенье глядел на свои пальцы, всё ещё окаймлённые бледноватым сиянием, затем порывисто и резко повернулся к собеседнику.
– Я словно умер, – тихо проговорил он.
– Там, снаружи, так и думают, – таким же тихим голосом подтвердил Тил.
– А какая разница? – Травник горько сморщился и потёр грудь, где под разорванной рубахой звездой краснел на коже свежий огнестрельный шрам. – Та пуля из испанской аркебузы вполне могла меня убить, и ничего б не изменилось. Так уже было, помнишь? Снова, как тогда, в пустыне, надо выбирать – жизнь или безопасность. Можно без конца сидеть в убежище, но, если хочешь перемен, придётся выйти. Этот замок – золото глупца, пользы от него никакой, он мёртвый, как и твой народ. А я выбираю жизнь, Тил. Пусть я в ловушке. Пусть. Но если тело поймано, почему дух не может быть свободным? Ты когда-то сказал, что придёшь мне на помощь. Ты… ах-хг…
Он согнулся и зашёлся кашлем.
– Я… – Тил проглотил комок в горле и попытался сесть обратно на скамью, но выросшие ветки его не пустили. – Я и пришёл.
Приступ миновал. Травник вытер рот.
– Окажи мне услугу, – попросил он.
– Видит сердце, я и так… Что за услугу?
– Принеси мне какую-нибудь одежду. И оружие. Мне нужно размяться, я теряю форму.
– Меч и дага тебя устроят?
– Хватит и меча. И побыстрее, я не сид и не могу мерить время вашими мерками. И… – он поколебался, бросил взгляд на стол, где в молодых ветвях запутался злосчастный горшочек, и закончил: – И научи меня читать по-эльфийски.
Снаружи вдруг донеслись непонятные звуки, словно одинокая птица в чаще пробовала голос. Травник подошёл к окошку – выглянуть, ненароком коснулся сломанного переплёта и отдёрнул руку, перепачканную липким. Нагнулся, заинтересованно потрогал желтоватые потёки на решётке, поднёс пальцы к лицу, осторожно понюхал, лизнул и удивлённо поднял бровь.
Поворотился к Тилу:
– Мёду хочешь?
Четвёрка, возглавляемая рыжим вихрастым парнем лет примерно двадцати пяти, ввалилась в лиссбургский кабак с башмаками на вывеске, когда заведение уже закрывалось. Несмотря на холод, ветер и глухую темень за окном, все были веселы, пьяны, возбуждены, смотрели с вызовом. Вожак держал в руках бутылку. На донышке ещё плескалось.
– Хозяин! – закричал он с порога. – Это… как тебя… давай чего-нибудь на стол! И выпить! Выпивки давай, ага…
Приятели нестройно заподдакивали.
Корчмарь напрягся. Медленно стянул и скомкал фартук, аккуратным образом его расправил, сложил и спрятал за стойку.
– Слушай, рыжий, – примирительно сказал он, глядя куда-то поверх его головы, – ты задолжал мне за три месяца. Может, сперва всё-таки