Четвертый эшелон. Эдуард Хруцкий

миновали переезд и углубились в длинные, заваленные снегом просеки. Красиков подхватил поскользнувшегося Игоря.

      – Это и есть Лучевые улицы.

      По обеим сторонам стояли занесенные снегом дома. Только на одной из крыш дымилась труба. Поселок показался Игорю заброшенным и вымершим. У некоторых дач были разобраны крыши, у других оборваны доски облицовки, вынуты рамы.

      – Балуют, – крякнул Красиков, – руки бы им поотрубал. Люди строят, стараются, а эта хива все на дрова тащит. Но ничего, я порядок наведу.

      Дача Сомовой стояла в конце просеки у самого леса. Она выглядела самой нарядной на этой улице.

      – Хозяйка ее всегда на зиму сдает, – пояснил участковый. – Я так полагаю, правильно это. В жилую-то никто не полезет.

      Оперативники ждали на соседнем участке.

      – Дача пустая, никто не приходил, – доложил Игорю старший группы.

      Муравьев открыл калитку, вошел на участок. От крыльца вели свежие, чуть присыпанные снегом следы.

      «Сапоги армейские, сорок второй приблизительно», – автоматически отметил Игорь.

      – Ключи от дачи есть? – повернулся он к Красикову.

      – Никак нет.

      – Я уже открыл, товарищ майор, там замки простые, английские, – сказал лейтенант Гаврилов.

      – Ну пошли. Будем «академика» дожидаться.

      Ковалев

      Телефон звонил все время. Люди вызывали грузовики, технички, легковые машины. Был обычный рабочий день. Девушка-диспетчер, опасливо косясь на Ковалева, снимала трубку, отвечала, вызывала шоферов.

      Калинин сидел здесь же, взмокший, взъерошенный, растерянный. Но страх ушел. Он не был обвиняемым. Свидетель – и все дело.

      Телефон звонил, диспетчер брала трубку, на стене большие часы отсчитывали время. Полковник не звонил.

      Никитин

      – Ну, борода, – спросил он швейцара, – ты этого летуна, что с вашей артисткой крутит, знаешь?

      – Всегда. – Швейцар покосился на молчаливых оперативников.