боялся больше всего: вечером накануне и отец, и мать, и братья, и все, кто только мог с ним поговорить – все как один умоляли его отказаться от страшного поединка.
Сейчас у ворот не было никого, кроме воинов и стражи. Все остальные поднялись на стену, и Гектор был благодарен отцу (а еще более – матери, потому что наверняка решающее слово сказала она) за то, что ему не пришлось выносить новых прощаний и напутствий. Он со всеми простился во дворце.
Залитая утренним светом равнина была пуста. Очень далеко неровной темной чертой виднелись ряды ахейцев, выстроившихся не для атаки – они ждали. Ждали его, Гектора.
Он прошел вперед шагов двести и остановился. С Троянской стены долетали неясные возгласы с Троянской стены – оттуда виднее была равнина, и, наверное, собравшиеся наверху троянцы уже видели то, что сейчас предстояло увидеть ему.
И он увидел. От густой толпы ахейцев отделился и пошел вперед огромного роста воин, в таких же, как на самом Гекторе, блистающих доспехах, в шлеме со светлой конской гривой, с копьем невероятных размеров. Ахилла легко было узнать издали.
Он шел ровным, размеренным шагом, не ускоряя и не замедляя движения. Шел так спокойно, будто и не собирался драться насмерть. Его круглый шлем был бесстрашно сдвинут на затылок, и чем ближе он подходил, тем яснее можно было рассмотреть его лицо, тоже спокойное, с чуть нахмуренными бровями, с презрительно сжатым ртом, бледное, но исполненное той страшной уверенности, которая дается перед боем только тому, кто не боится умереть.
– Гектор! – донесся с Троянской стены отчаянный крик, и герой узнал голос отца. – Гектор, слышишь, вернись! Опомнись, сын, не губи нас всех! Ты – единственная надежда Трои... Он убьет тебя, и тогда ахейцы возьмут город! Вернись, пожалей меня – я потерял уже стольких сыновей и близких! Тебе откроют ворота! Сын мой, вернись!
– Я не могу, отец, и ты это знаешь! – ответил герой, не поворачивая головы, чтобы не видеть тех, кто на стене. – Я должен драться. И уже поздно.
– Гектор, мальчик мой!
Это был голос матери. Но она ничего больше не крикнула, даже не позвала его во второй раз. О, как он был благодарен царице Гекубе за ее силу! Позови она его еще раз, попроси вернуться, и он мог бы дрогнуть...
Еще кто-то что-то кричал. Голоса Андромахи Гектор не слышал. Его жена была на стене, в этом он не сомневался, но она молчала...
…Ахилл шел и шел вперед, и вот уже его лицо, освещенное восходящим солнцем, стало совсем отчетливым под блестящим изгибом шлема. И глаза, не темные, а будто вспыхнувшие огненно-золотыми искрами, смотрели прямо в лицо Гектору, смотрели в него и сквозь него.
«Нельзя! – подумал вдруг Гектор. – Нельзя с ним драться... его нельзя победить. Может, пойти к нему навстречу, сложив оружие, предложить переговоры, пообещать от имени отца, что мы вернем Елену и все, что Парис похитил в Спарте, заплатим любую дань, выполним любые условия... Чушь! Он не станет слушать и просто заколет меня, как свинью на бойне!» Тряхнув головой, герой отогнал малодушные мысли. Между ним и Ахиллом оставалось уже не более тридцати шагов.
И тут, словно