сытом, богатом времечке. Володька до него вот добрался…
– Погоди, Вов! Так ведь быстро же невозможно, – затараторил, залепетал я, – надо, это… надо подумать.
– Мне ждать некогда. Я привык по-другому, – жестко ответил он, но все же снова устроился на траве и сумочку отложил. – Решай. Месяца два в твоем распоряжении. Сейчас все равно лето, в делах затишье… У меня однокомнатка пустая стоит, я сейчас трехкомнатную снимаю на «Приморской»… Зарплату сделаю долларов двести, если, конечно, будешь работать… Смотри, Ромка, я тебе помочь хочу. Одноклассник как-никак, друг мой лучший был… Гм… – Он спохватился, поправился: – Да и сейчас, думаю, друг… Смотри, увязнешь ведь, не вылезешь больше. Женишься на доярке какой-нибудь…
– Тут теперь нет доярок, – с ухмылкой перебил я, – ферму закрыли, коров на мясо продали.
– Ну, тем более – сваливать надо! – по новой стал раздражаться Володька; дернулся, посмотрел на часы и поднялся. – Короче, так, – он вынул из сумочки картонный прямоугольничек, – вот мои координаты. Надумаешь если – звони. Дальше тянуть этот беспонтовый базар у меня желания нет. На дорогу деньги могу прислать. Сообщи.
Я тоже встал и вслед за ним поплелся к машине, разглядывая на ходу визитку. Переливающийся на солнце, разноцветный кружочек в левом верхнем углу, красивая, под древнерусскую вязь, надпись по центру: «Владимир Дмитриевич Степанов. Президент Торгового дома „Премьер“». А внизу деловито-строгие столбцы номеров телефонов, факса.
– Да, Володь, я позвоню. Позвоню обязательно! – Я только сейчас очнулся, очухался, понял, что это действительно шанс, что вот моя жизнь может сказочно вдруг перемениться, и потому заторопился, посыпал благодарностями, оправданиями: – Спасибо! Спасибо тебе, Володь! Ты извини, что я так… это от неожиданности просто. Да, Володь, я совсем увяз, утонул в этом всем… Я позвоню, Володь, позвоню! Помогу вот родителям и – ближе к осени… Ладно? Не поздно?
– Дело твое, – одновременно и жестко и с пониманием сказал он, открыл дверцу машины, но вдруг хлопнул меня по плечу и совсем как когда-то, когда мы дружили, сказал: – Не кисни, Ромыч! Ну-ка, блин, выпрямись, а то смотреть тошно. Все будет о’кей! Усек? – Еще раз хлопнул, болезненно и сердечно, и прыгнул в салон «Жигулей». – Счастливо!
– До встречи! – пискнул в ответ я, чуть не подавившись набухшим в горле комком.
Водитель неслышно тронул машину, и она мягко побежала по неразъезженному проселку нашей Приозерной улицы в двенадцать дворов.
Я смотрел ей вслед, крепко сжав двумя грязными пальцами бесценную, словно пропуск в новый и светлый мир, Володькину визитную карточку.
2
Защелкали дальше однообразные дни. Нет, другие дни – мучительные, долгие, как, наверное, кончающийся срок заключения.
Подъем в шесть утра, распаковка огуречных, помидорных теплиц, парников, отгон в стадо коровы, кормление свиньи, кроликов, кур. Потом завтрак, и – дальше – прополка бесчисленных грядок с луком, редиской, морковью, петрушкой; обрезание усов у виктории. Полив, подкормка настоявшимся во флягах конским навозом… Два