письма и газеты, а дом прислушивался к привычным уютным звукам – по нисходящей, сверху вниз – как в щели почтовых ящиков с глухим стуком падают конверты, просовываются газеты и с легким шелестом оседают рекламные листки. Оба врача выписывали толстые скучные докторские журналы. Для жены дантиста приходил толстый, но вовсе не скучный модный журнал – точь-в-точь такой, как выписывала жена офицера, для которой присылали еще и каталоги модных товаров. Нотариус ежедневно получал газету, где на полях синим карандашом было надписано: «кв. № 9», а больше из газеты ничего не понять, еврейская газета. Господину Стейнх… – одним словом, антиквару – и даме-благотворительнице приходили письма с заграничными марками. Хозяин получал газеты и биржевой бюллетень, и только ящик господина Гортынского оставался пустым – русскую газету «Сегодня» он покупал сам и нес сложенную под мышкой.
Ян и Лайма раскладывали почту в привратницкой, и если глаз обжигало письмо от сына, бережно откладывали конверт в сторону. Дальнейший ритуал был неизменным: дворник торопился к почтовым ящикам, а тетушка ставила на плиту кофейник, с нетерпением поглядывая на дверь. Потом они читали письмо и пили кофе, и в эти минуты дом всей душой (если у дома есть душа) желал, чтобы этим двоим никто не мешал.
Действительно, а есть ли душа у дома? И если есть, то у всякого ли дома? Стоит взглянуть на соседа справа: какая может быть душа у пятиэтажного доходного дома, выкрашенного в такой безнадежный желтый цвет, что сама его доходность сомнительна? В самом деле, окон с занавесками намного меньше, чем пустых и голых, украшенных лепестками белых билетиков: «сдается в наем». Дом слева, высокий и некогда кремовый, давным-давно начали ремонтировать, и он до сих пор не подает признаков жизни, как больной под наркозом, душа которого в смятении смотрит на тело, куда ей предстоит вернуться, если больной очнется. Совсем иначе выглядит здание в глубине небольшого парка напротив. Его белый трехэтажный корпус настолько загорожен деревьями, что кажется намного меньше, хотя там живут двести человек – те, кому больше жить негде. Это дом призрения, или, как называют другие, приют, основанный некогда богатым купцом. Несмотря на огромное число обитателей, почтальон там долго не задерживается, да и кто станет писать вдовам и сиротам? Душа приюта полна скорби.
…Опять звонок в парадную дверь. Нет, не гости; коммивояжер? – На этот раз страховой агент. Что-то он сюда зачастил; должно быть, в девятую, к старому антиквару. На лестнице посторонился и приподнял шляпу: навстречу спускалась госпожа Ирма.
Дом плохо представлял себе, для чего в мире существуют страховые агенты или коммивояжеры, и ничего не знал про мировой экономический кризис, но невольно сочувствовал одиноким мужским фигурам с портфелями или небольшими чемоданчиками. Все они поправляли шляпу и кашне, все непременно откашливались, прежде чем позвонить. Палисадная улица не длинная и чуть изогнутая, домов на ней не много, но эти люди начинали именно отсюда, привлеченные