где его звали Ахиллом, но имея в виду его плохое здоровье, именовали как: Ах, хил! В октябре 1817 года вышло два тома «Опытов в стихах и прозе» на деньги, данные его другом Гнедичем. Книга имела успех.
Мой друг! Я видел море зла
И неба мстительные кары:
Врагов неистовых дела,
Войну, и гибельны пожары...
Не избежал Батюшков и сильного чувства, полюбив Анну Фурман. Все ждали, что после заграничного похода Батюшкова они поженятся. Но что-то помешало браку. В одном из писем поэт признавался: «Я не стою ее, не могу сделать ее счастливою с моим характером и с маленьким состоянием... Видеть, что все милое и драгоценное сердцу страдает, это – жестокое мучение...» В другой раз высказался иначе и ироничнее, почему он не подходит ей: «Первый резон – мал ростом. 2-й – не довольно дороден. 3-й – рассеян. 4-й – слишком снисходителен... 6-й резон – не чиновен, не знатен, не богат». Шуткой прикрывал боль, а тем временем сердце кровоточило от страданий.
Анна Фурман вышла замуж за другого. А Батюшкову осталась доля изливать свои чувства в стихах – в любовных элегиях «Мой гений», «Разлука», «Таврида», «Пробуждение». Знаменитые строки «О память сердца, ты сильней/ Рассудка памяти печальной...», положенные на музыку Глинкой.
Начальные признаки душевной болезни появились летом 1820 года, в Неаполе, куда он отправился на дипломатическую службу. Физические недомогания и тоска преследовали его. В 34 года Батюшков умолк как поэт. Лечение на Кавказских водах и в клинике Зонненштейна в Германии не помогли. Бред и галлюцинации чередовались с периодами ремиссии, когда больному становилось лучше, в такие дни он занимался рисованием и лепил фигурки из воска. Но потом неизменно наступал кризис. Летом 1828 года немецкий врач Дитрих привез Батюшкова в Москву. Сохранились записки Дитриха о том, как он вез русского поэта на родину: «...сидя в коляске, почти не двигался, но временами улыбался, и так странно, что сердце содрогалось...» Кричал по-итальянски, что он прибыл на родину Данте и Тассо, и то, что он тоже художник! То, выйдя из коляски, бросался на траву, крича уже по-русски: «Маменька! Маменька!»
В 1830 году в Вологде больного навестил Пушкин, но Батюшков его не узнал. Под впечатлением увиденного Александр Сергеевич написал свои знаменитые строки: «Не дай мне Бог сойти с ума./ Нет, легче посох и сума...» Пушкин видел важную заслугу Батюшкова в том, что тот сумел дать русскому слову и русскому звуку красоту и силу «италианского» слова и звука. На полях батюшковских «Опытов...», рядом со строками из стихотворения «К другу», Пушкин записал: «Звуки италианские! Что за чудотворец этот Батюшков». И вот этот «чудотворец» угрюмо молчит и только что-то рисует на бумаге. Пушкин испытал ужас.
Оборвалась лира Батюшкова. Он мог написать и сделать для русской литературы многое, он это знал, ибо лучше других сам сказал о своей трагедии, на рубеже «двух жизней»: «Что писать мне и что говорить о стихах моих!.. Я похож на человека, который не дошел до цели своей, а нес он на голове красивый сосуд, чем-то наполненный. Сосуд сорвался с головы, упал и разбился вдребезги. Поди узнай теперь, что в нем было!»
Поди