ошибалась. Жизнь началась для нее с той минуты, когда высокий синьор в алом камзоле – ее Пьетро – взял Дарию за руку и припал поцелуем к ладони.
Так вот зачем страдала она в детстве, зачем изнывала от неосознанной тоски в монастыре, зачем была соблазнена дьяволом и покинута богом! Судьба уготовила ей эти испытания на пути к счастью, которое, оказывается, можно обрести только в объятиях этого мужчины.
Обеты и молитвы Троянда-Дария стряхнула с себя, как изношенную одежду. Но если бы кто-то вздумал упрекнуть ее за это, она нашлась бы что ответить. Да, бог первым предал ее верность, когда позволил дьяволу изнасиловать ее. Что проку служить повелителю, не могущему защитить рабу свою? И за что, за что она была отдана на растерзание чудовищу, развратившему ее?..
Впрочем, обида на небеса быстро проходила. Троянда любила размышлять и исследовать сцепление событий и потому не могла не понимать: одно вызвало другое, и ежели бы дьявол не овладел ею в ту роковую ночь, она закончила бы дни свои в монастырской скуке, так и не узнав Аретино! При одной только мысли о том, что их дороги никогда не пересеклись бы, Троянда начинала сожалеть, что бог не отступился от нее еще раньше. Бедняжка, она лишь подтверждала своим примером чье-то мудрое изречение: только глупцы думают, что ряса и чепец – это неизлечимая болезнь, женщина всегда остается женщиной, а плоть – плотью. Она любила – впервые, она познавала мужчину – впервые, а значит, любовь и познание любви случились в мире впервые со дня его сотворения.
Вычеркнув из своей жизни монастырь, Троянда сожалела только лишь об одном: что Аретино не разрешает ей увидеть мать аббатису и возблагодарить ее, как всемилостивую мадонну, за то счастье, которое она даровала перепуганной, несчастной, угрюмой девчонке. Впрочем, мать аббатиса, пожалуй, и не узнала бы прежнюю Дарию в красавице, обвитой в розовый шелк, с коротеньким модным корсажем, усыпанным драгоценностями, с оголенными плечами и низко вырезанным декольте, с короткими рукавами, затканными золотом и серебром, с длинным-предлинным шлейфом, который Троянде пришлось учиться носить. Да ей вообще всему на свете приходилось учиться, от любви до искусства одеваться. Поначалу руки ее путались, и, с утра начав, она едва могла закончить это занятие к вечеру. Вечером являлся Пьетро и начинал хохотать, застав ее еще не убранной, в одну минуту срывал одежды, на которые были затрачены много часов, и опрокидывал Троянду – даже не в постель – там, где она стояла, не имея терпения добраться до ложа. Им все служило ложем: кресло, или стол, или маленький, обитый бархатом табуретик, мраморная скамья, ступеньки, перила лестницы, пол… в конце концов, стенка, к которой можно было притиснуть Троянду.
Как-то раз, взглянув на небрежно смятое и кое-где разорванное платье (она даже не успела пристегнуть рукава и приколоть мех к декольте!), Троянда робко заикнулась, что не надо покупать ей столь дорогие наряды, ежели их постигает такая участь. Аретино расхохотался:
– Ты теперь знатная