На проклятие. Глядишь, чего важного откроется. Ныне же прощай.
Во мраке стало пусто. Исчезли еле слышный шелест одежды, звук дыхания, похрустывание снега под ногами и всегда ощутимое, пусть и на расстоянии в пару шагов, человеческое тепло. Андрей остался один.
– И тебе всего хорошего, чародей, – пробормотал Зверев. – Хотя свет ты, колдун, выключил рановато… – В темноте он нашарил на камне ферязь, накинул на плечи, застегнул крючки. Сразу стало теплее. Побродив туда-сюда по снегу, он собрал колчаны, нашел пояс с оружием, заправил в рукав кистень. – Кажется, ничего не забыл… А то ведь монахи найдут – со свету сживут опосля… Нет, вроде все…
И он двинулся к усадьбе, над воротами которой, словно путеводные звезды, горели факела сторожей.
Обычно Звереву удавалось проникнуть домой незаметно. Сторожа, избалованные длящейся долгие месяцы безопасностью, особой бдительностью не отличались, а если и подавали голос на стук засова, то отклик молодого боярина их легко успокаивал. Посему и в этот раз Андрей, особо не беспокоясь, привычно сосредоточился, положил крест-накрест руки наворота, мысленно сливаясь руками с запором, и тихо произнес заговор на одоление замков, засовов и прочих рукотворных препятствий:
– Встану утром рано, опущусь утром низко, подниму пояс железный, надену шапку медну, надену сапоги булатны. Поклонюсь на север, поклонюсь на юг, поклонюсь на запад да пойду на восток. Пойду в сапогах булатных, в поясе железном, в шапке медной. Пройду тропой мышиной, пройду трактом широким, пройду тропинкой извильной. Пройду сквозь гору высоку, пройду сквозь лес черный, пройду сквозь море глубоко… И тебе, воротина, меня не остановить! – Зверев резко развел положенные на ворота руки, услышал по ту сторону приглушенный стук упавшего засова и потянул на себя створку.
– Кто там шумит среди ночи? – грозно окликнули из терема.[2] – А ну, покажись, не то сулицу[3] метну!
– Факел сперва брось, – хмыкнул Андрей. – Вслепую копья раскидывать много ума не надо. Я это, я. Князь Сакульский, боярин Лисьин. Так что оружие хозяйское ты побереги.
– Нашелся! – неожиданно громко закричал караульный. – Здесь он, у ворот стоит.
Зверев не успел запереть за собой створку, как внутренние ворота распахнулись, мелькнула темная тень, и молодой человек сдавленно крякнул от повисшей на шее тяжести: супруга весила минимум вдвое больше Андрея, даже считая оружие и оставленные в светелке байдану.[4] и куяк[5]
– Милый мой! Суженый мой! – Лицо Зверева стали покрывать влажные поцелуи. – Нашелся, соколик мой ясный, нашелся единственный мой! На кого ты меня покинул, на кого оставил?!
Андрей, обняв ее, стиснул от натуги зубы и ничего ответить не мог.
– Да уж, заставил поволноваться, сынок. – В воротах, в сопровождении двух холопов с факелами, появился Василий Ярославович. – Где же ты был так долго, чего засветло не вернулся?
– Родненький мой… – Полина