Клюквин-городок. Артём Весёлый

ничего… У вас как?

      – У нас тоже ничего… Ночью колчаковского офицеришку шлепнули.

      – Дело неплохое… А меня опять сам лаял.

      – За пьянку?

      – За нее за самую, будь она проклята.

      – Тебя бить надо.

      – Меня? Правильно.

      – Заходи вечерком, поговорим.

      – Ваши гости.

      – Принеси проса хоть горстей пять, второй день голуби не кормлены.

      – Ладно.

      – Тебе хорошо слыхать?

      – Так себе, будто таракан в ухе.

      – Ежели спонадоблюсь, звони.

      – Обязательно… И ты звони.

      – Я-то позвоню. Прощай, Лексей Савельич.

      – Прощай, Никишка.

      С довольной улыбкой Ванякин бережно вешал трубку, но, увидав франтоватого секретарька, ожесточался и, повышая голос до крика, на самом простом обывательском языке пересказывал очередной декрет, добавляя от себя или о выселении буржуазии из особняков, или о козьем и коровьем молоке, которое через квартальные комитеты бедноты предписывалось «всецело и по совести делить между детями советского города Клюквина».

      В первое же воскресенье Ванякин напивался наново, катался по городу на исполкомовской паре с гармонью, с песней. Разгуливающие по главной улице жители шарахались к заборам и шипели:

      – Комиссары… Комиссарики…

      Приходили из деревень ходоки, комбедчики, председатели сельсоветов. Капустин запирался с ними в кабинете, угощал чаем с сахарином, подробно выспрашивал о мелочах деревенского житья-бытья, на прощанье тряс дубовую руку делегата и, если это был человек свой, напутствовал:

      – Подкручивайте кулакам хвосты!.. Без кулака и буржую городскому не воскреснуть… Себя блюдите пуще глазу – чтоб ни пьянцовки, ни разбою не было… Помни: у нас простонародная революция… Держи уши вилкой и стой на страже!

      Каждый день нависали над исполкомом конфликты.