в ней один. И совсем не потому, что его посчитали особо опасным, а потому, что об этом попросил сам Гудаев. Ему до жути не хотелось никого видеть, а уж тем более с кем-то общаться. К тому же французского языка он не знал. Даже на обязательных трехчасовых прогулках Салман держался особняком от остальных арестантов. Стоя в стороне, он с сосредоточенным видом думал о своем деле. И мысли его были невеселые. В том, что его не выдадут российской Генпрокуратуре, он был уверен и поэтому за исход первого процесса не переживал. Значительно больше его беспокоило то, что его обвинили в нападении на французского полицейского. И хотя он этого не делал, задержавший его в Орли старший инспектор Люка категорически настаивал на том, что именно он, Гудаев, отдал приказ напасть на него. Главным аргументом полицейского было то, что задержанные им люди разговаривали между собой не по-французски. И хотя этот аргумент казался абсурдным и где-то даже бредовым, суд принял его за основу обвинения. Об этом Гудаеву сообщил адвокат Порше, которого нанял для Салмана его помощник Гайси Ратуев. Почему он сделал такой выбор, Гудаев не интересовался. Но адвокат ему понравился. По крайней мере, первый процесс он провел профессионально.
Гудаев встал с кровати и прошелся по камере. Порше должен был прийти сегодня после обеда и сообщить Салману, какие доказательства его невиновности удалось раздобыть. Вечером ему позвонил на мобильный Ратуев и сказал, что Порше что-то там нашел. После обеда прошло уже полтора часа, но мэтр все еще не появился. Его телефон не отвечал. Не отвечал на звонки и верный Гайси. Его оператор сообщал пустым механическим голосом по-английски, что абонент находится вне зоны доступа. Это начинало беспокоить Гудаева. Он не верил, что с Ратуевым могло что-то случиться, но нехорошие предчувствия не покидали его. Невозможность получить хоть какую-то информацию только усиливала беспокойство. Гудаев включил телевизор и опять лег на кровать, закинув руки за голову. Передавали новости, но незнание языка лишало Салмана возможности понять, что произошло за последние сутки. Впрочем, значение некоторых слов он уже знал, но этого было мало. Гудаев равнодушно смотрел на экран, слушая грассирующую речь. Мелькали какие-то политики, артисты, еще кто-то. Показывали бытовые сцены из жизни страны, зарубежные новости, автодорожные аварии. Неожиданно на экране возник портрет Мишеля Порше. Гудаев вскочил с кровати. По тому, каким постно-равнодушным тоном говорил диктор, Салман догадался, что говорят о чем-то очень важном. Несколько раз прозвучали слова: fusillade – «стрельба», deux cadavre – «два трупа», dangerous – «опасный» и arme a feu – «оружие». Напряженно вслушиваясь в речь, Гудаев пытался понять, что случилось с его адвокатом. Картинка сменилась. Теперь на экране были две фотографии, Гудаев сразу же узнал телохранителей Ратуева. Ошибиться он не мог, поскольку много раз видел их, когда они сопровождали Гайси. Несколько раз он уловил свою фамилию, несколько искаженную французской транскрипцией, но все равно узнаваемую. Мелькнуло здание Дома правосудия, потом его, Салмана, портрет. Напоследок что-то говорил судья, который