памятник Гейне. Какой-то чахоточный господин с бородой сидел в кресле, а у ног, ластясь, примостилась полуголая баба с распущенными космами – не то Лорелея, не то Муза. Памятник был сделан из какой-то белой дряни и внутри пуст. «Зимой 1921 года, – вспоминает Владислав Ходасевич, – я проходил мимо него. У Гейне нос был совсем черный, а у Лорелей отбили зад».
И тем не менее советская власть продолжала любить и издавать Гейне, игнорируя самую сущность творчества поэта: не социализм он любил с коммунизмом, а только свободу, свободу личности, которая активно подавлялась в Стране Советов.
В предисловии к книге «Лютеция» Гейне писал: «Действительно, только с отвращением и ужасом я думаю о времени, когда эти мрачные иконоборцы достигнут власти, грубыми руками беспощадно разрушат они все мраморные статуи красоты, столь дорогие моему сердцу; они разобьют все те фантастические игрушки и безделушки искусства, которые так любил поэт; они уничтожат мои лавровые рощи и будут сажать там картофель; лилии, которые не трудились и не пряли, а все же одевались так, как не одевался и царь Соломон в славе своей, будут вырваны из почвы общества, если только не захотят взять в руки веретено; розы, эти праздные невесты соловьев, подвергнутся такой же участи; соловьи, эти бесполезные певцы, будут изгнаны, и – увы! – из моей «Книги песен» бакалейный торговец будет делать фунтики, в которые будут сыпать кофе или нюхательный табак для старух будущего. Увы! Все это я предвижу, и несказанная печаль овладевает мной при мысли, что победоносный пролетариат угрожает гибелью моим стихам, которые исчезнут вместе с романтическим старым миром…»
Поэты всегда пророки. И из нового российского мира стали изгонять «соловьев, этих бесполезных певцов» – Анну Ахматову, Николая Гумилева, Осипа Мандельштама и много-многих других. Мыслителей посадили на «философский пароход» и изгнали из родины. Все это предвидел Гейне.
«Последний сказочный король романтизма» – так однажды назвал себя Генрих Гейне. И он же установил, что великая мировая трещина проходит через сердце поэта. А мир полон зла и несовершенства.
Почему под ношей крестной
Весь в крови влачится правый?
Почему везде бесчестный
Встречен почестью и славой? —
спрашивал Гейне, повторяя вопрос древнейших египетских и шумерских текстов: почему дурным хорошо, а хорошим дурно? И вместе с тем Гейне не отрицал действительность, не мазал ее сплошной черной краской. Он отчетливо видел в океане мирового зла отдельные островки умиротворения и радости. В «Книге ЛеГран» он писал:
«Мир так приятно запутан: это – сон опьяневшего бога, потихоньку, a la francaise, ушедшего из компании бражничающих богов и уснувшего на уединенной звезде. Он и сам не знает, что творит все, что видит во сне, и сновидения эти безумно пестры или разумно гармоничны; Илиада, Платон, Марафонская битва, Моисей, Венера Медицейская, Страсбургский собор, Французская революция, Гегель, пароход и т. д. – лишь отдельные хорошие мысли этой сонной божьей грезы».
В этом ряду, возможно, удивляет французская революция, но это дань юности поэта. В зрелом возрасте Гейне осуждал революцию и предупреждал об опасности новых Робеспьеров. Да, Генрих Гейне частенько выступал в роли пламенного