вероятно, получила бы смысл более ясный и поучительный. Но в романе 434 страницы, написанные удивительно путаным «стилем,». Вот несколько примеров из сотен уродств: «Он похудел настолько, что вряд ли дышит социализмом». «Он заклал меня мохом». «Он несколько раз выстрелил по вам». «Боги – не в бабьих межногах». «Мухи грызли её малиновые щеки». «Финтифлюшки всевозможной басоты». «Он парил над вещами, как любовь над юношеством». «Комедировать роль». «Мухи, ко всему безразличные». «В чайник брошена горсть напитка». В романе встречаются: «Наводопелый потолок», «выпорка бунтовщиков», «сжохлый песок», «истрёпанная глина», «клинчатое одеяло», «бабьи тепломаты», «продолговатые звуки», «безкобозы» и множество других забавных диковин.
Ветошь автор называет – «вехоть», предбанник – «сенцами», обрядовую песню – «церемониальной». Автор говорит о «трелях соловьих», не зная, что самки птиц – не поют, а это известно любому ребёнку деревни.
Редактор книги Молчанова, А. Прокофьев, по ремеслу его, «кажется», стихотворец, то есть – «поэт». Предполагается, что поэты должны знать русский язык и, кроме того, немножко политграмоту. Позволительно спросить гражданина Прокофьева, а в его лице и многих других редакторов: по силам ли они берут работу на себя? Не честнее ли будет сначала поучиться тому, что берёшься делать? «Не пора ли нам, ребята», понять, что снабжение книжного рынка словесным браком и хламом не только не похвально, а – преступно и наказуемо? Не пора ли нам постыдиться перед нашим читателем?
Громко болтая о всемирной внушительности героического труда рабочих и колхозников, охотно принимая эту работу на свой счёт, весьма многие писатели постепенно уподобляются знаменитой мухе, которая, сидя на рогах вола, хвасталась: «Мы – пахали!»
Считаю нужным поговорить о литературных нравах. Думаю, что это вполне уместно накануне съезда писателей и во дни организации союза их.
Нравы у нас – мягко говоря – плохие. Плоховатость их объясняется прежде всего тем, что всё ещё не изжиты настроения групповые, что литераторы делятся на «наших» и «не наших», а это создаёт людей, которые, сообразно дрянненьким выгодам своим, служат и «нашим» и «вашим». Группочки создаются не по признакам «партийности» – «внепартийности», не по силе необходимости «творческих» разноречий, а из неприкрытого стремления честолюбцев играть роль «вождей». «Вождизм» – это болезнь; развиваясь из атрофии эмоции коллективизма, она выражается в гипертрофии «индивидуального начала». В то время, когда «единоличие» быстро изживается в деревне, – оно всё более заметно в среде литераторов. Это явление следует объяснить не только тем, что в среду литераторов, – как на «отхожий промысел», физически более лёгкий сравнительно с работой на фабрике, у станка, – входит закоренелый в зоологическом индивидуализме деревенский житель, это объясняется ещё и тем, что, наскоро освоив лексикон Ленина – Сталина, можно ловко командовать внутренне голенькими субъектами, беспринципность коих позволяет им «беззаветно»,