Христа Спасителя, зажечь мягкую восковую свечу и покаяться во всех грехах, что тяжким грузом давили на сердце. В Копенгагене, где режиссер жил последние несколько лет, покаяться было решительно негде. Католические соборы, прохладные и гулкие, воспринимались как городские достопримечательности. Готические своды, витражные окна, фрески, каменные изваяния оставляли сердце равнодушным и не дарили надежду на спасение души. Не тянуло его и в православный приход в датской столице, в церковь Александра Невского. Для покаяния Ивану Аркадьевичу нужно было ощутить себя дома, а Копенгаген родным так и не стал.
Храм Христа Спасителя снился ему во сне, манил, тревожил мелодичным перезвоном колоколов, но режиссер медлил с возвращением. Страшно было окончательно признать, что он, отомстив за смерть любимой женщины, совершил грех[1]. Месть не приносит облегчения, а лишь испепеляет душу. Он осознал это давно, но упрямо шел неверной дорогой и пытался искупить свою вину, налаживая чужие жизни и делая других счастливыми. Радость от удачи очередного реалити-шоу, воплощенного в жизнь по его сценарию, приносила лишь временное облегчение, потом душу снова грызла боль, и Варламов все глубже увязал в болоте отчаяния. Он все делал неправильно! В итоге потерял женщину, с которой мечтал создать семью. В Леночке, Елене Петровне Зотовой, он видел надежду на уютное счастье, но та не приняла правила его игры и выставила вон из своей кристальной жизни. «Права, да, права была Лена. Играть человеческими судьбами непозволительно даже во благо», – рассуждал он сейчас, щурясь от солнечного света. Что ж, пришла пора все исправить. Господь милосерден – простит, ведь он искренне раскаялся.
Варламов остановился у светофора, пропуская поток машин и завороженно глядя на игру золота и солнца на куполах храма. До спасения оставалось всего несколько метров. Сердце отчаянно забилось от волнения. Загорелся зеленый, Иван Аркадьевич торопливо ступил на проезжую часть, сделал пару шагов, но неведомая сила отшвырнула его обратно на тротуар.
– Ой, простите, ради бога! Простите, пожалуйста! Задумалась… – пролепетала невысокая хрупкая девушка, которая секунду назад впечаталась носом ему в грудь.
Варламов вытаращился на незнакомку и пошатнулся от нахлынувших воспоминаний. Перед ним, робко улыбаясь, стояла ЛЮБОВЬ. Та любовь, из-за которой он стал великим грешником. Та любовь…
Та любовь – нескладная, угловатая, невыносимо милая – была мучительно юной и недоступной. Носила клетчатые юбочки-плиссе, вязаные свитера под горло, длинные каштановые кудряшки, берет и нелепые очки. Постоянно засыпала в трамвае по дороге в институт. Теряла зонтики, перчатки и ключи. Любила сказки Андерсена, стихи Мандельштама и Бродского, клубничный блеск для губ, теплое молоко на ночь и Ванессу Мэй. Он трусливо сбежал от нее, но незримо опекал издалека.
Прошли годы. Однажды она решила поехать к родителям за город, неудачно поймала попутку, поссорилась с водителем и оказалась одна на шоссе. Ее нашли под утро. Рядом с телом – мятый чек с соседней заправочной станции, следы от ботинок