изнутри темно-красными занавесками и с дверцей посередке, через которую в тесную каморку входил священник. Там он усаживался на узенькую скамью и приникал ухом к небольшому оконцу, через которое каждый желающий мог шепотом поведать ему про все свои грехи и таким образом облегчить душу.
Кающиеся грешники заходили в кабинку сбоку, и у этого входа, разумеется, тоже имелась занавеска, скрывавшая посетителя от посторонних глаз. Вот ее-то и отодвинул сейчас Сципио. Сперва, прав да, он в последний раз поправил на себе маску и нервно откашлялся. Король воров изо всех сил старался показать, что ему все нипочем, но, устремляясь вслед за ним за занавеску, Проспер и Моска чувствовали, что сердце у него колотится от страха точно так же, как и у них.
Разглядев в темноте очень низенькую и узкую скамеечку, Сципио поколебался, но потом все же встал на колени. Только так можно было заглянуть в оконце и увидеть лицо того, кто укрылся за перегородкой исповедальни с другой стороны. Проспер и Моска встали у него за спиной, как верные оруженосцы. А Сципио, в темной маске и на коленях, прислушивался к тому, что творится за оконцем, наглухо задернутым шторкой.
– Похоже, его еще нет. Может, пойти взглянуть? – неуверенно предложил Моска.
Но в ту же секунду шторка колыхнулась и отодвинулась в сторону. Из тьмы, царившей в исповедальне, блеснули два глаза, огромные, круглые и светлые, вообще без зрачков. Проспер испуганно вздрогнул и лишь со второго взгляда сообразил, что это не глаза, а посверкивающие в полумраке стекла очков.
– В церкви не полагается ходить в маске, как и в шляпе, – раздался глухой хрипловатый голос, принадлежавший, судя по всему, глубокому старцу.
– Как не положено в исповедальне договариваться и о краже, – в тон ему возразил Сципио. – А мы, по-моему, именно для того и встретились, верно?
Просперу почудилось, что он услышал за оконцем короткий смешок.
– Так ты и вправду Король воров? – тихо поинтересовался незнакомец. – Так и быть, можешь оставаться в маске, если не хочешь показывать мне свое лицо. Я и так вижу, что ты еще очень юн.
Прямой, как свечечка, натянутый, как струна, Сципио не дрогнул.
– Это так. А вы, судя по голосу, очень стары. Разве возраст имеет какое-то значение в нашей сделке?
Проспер и Моска переглянулись. Сложением Сципио и вправду был еще мальчик, с этим он ничего поделать не мог, но изъяснялся он совсем по-взрослому и с такой легкостью, что это всегда приводило их в восхищение.
– Никоим образом, – тихо ответил старик. – Прошу простить мне, что удивился твоему возрасту. Когда Барбаросса рассказывал мне о Короле воров, я, признаюсь, и подумать не мог, что это мальчик лет двенадцати-тринадцати. Но не пойми меня превратно. Я совершенно того же мнения, что и ты: твой возраст в данном случае никакой роли не играет. Мне самому с восьми лет пришлось вкалывать как взрослому, хотя телом я был еще слаб и тщедушен, как ребенок. И никого это не волновало.
– В моем ремесле хрупкое телосложение