тяжело вздохнула. Ей так хотелось уединиться, забраться в своё излюбленное потайное место и заняться написанием различных историй. Даже отец не знал о пристрастии дочери, та сохраняла своё увлечение в тайне.
Наконец, Ною и Мурасаки с понуренным взором, поравнялись с господином Фудзиварой.
– Ты устала от занятий, Мурасаки, и решила развеяться, пробежавшись по саду? – спокойно поинтересовался он, на сей раз решив не произносить своей излюбленной фразы.
– Да, отец… – покорно полепетала та и поклонилась.
– Хм… – только и сумел произнести тот, смерив цепким взглядом дочь. Тамэтоки всегда удивлялся, как она могла перевоплощаться из проказницы в истинное послушание и смирение. Невольно он подумал: ценное качество для придворной дамы, особенно фрейлины из свиты императрицы. Хотя ещё недавно переживал из-за дерзости дочери, считая, что её поведение не соответствует статусу.
– Иди и продолжи занятия, – наставительно произнёс Тамэтоки. – А после зайди в мои покои.
Мурасаки снова поклонилась.
– Как пожелаете, отец, – проворковала она, а затем удалилась вслед за учителем.
Тамэтоки проводил её долгим взором, размышляя:
– Она вырастет красавицей… Она так похожа на Саюри… Через пару лет надобно подобрать ей достойного жениха, а до сего момента совершить обряд обручения.
Судьба дочери всё чаще беспокоила Тамэтоки. В его нынешнем положении, сановника департамента наук в отставке, он не мог рассчитывать на завидного зятя. Увы, судьба нанесла Тамэтоки неожиданный удар: его покровитель император Кадзан постригся в монахи и удалился в горную обитель, дабы служить богине солнца Аматэрасу, оставив императрицу Сейси и своего малолетнего сына Итидзё на попечение регента Фудзивары Канаиэ.
Тамэтоки всё чаще подумывал над тем, чтобы написать прошение императрице Сейси, а также, Фудзиваре Канаиэ, регенту при малолетнем императоре, с которым состоял в дальнем родстве. По правде говоря, Тамэтоки почти не рассчитывал ни на милость Сейси, ни на милость Каниаэ.
Но однажды, пробудившись в час Зайца[5], взял чистый лист рисовой китайской бумаги, обмакнул токую кисточку в тушечницу и написал отменной каллиграфией:
«Припадаю к Вашим ногам, о, Яшмовая госпожа!
Я много лет верой и правдой служил вашему супругу, императору Кадзану. Ныне он возносит молитвы Богине Солнца! Увы, я пребываю в своём имении всеми забытый и с тоской издали созерцаю сорок восемь дозорных костров столицы.
К тому же скончалась моя обожаемая жена Саюри… Я безутешен… Но моя дочь Мурасаки достойна всяческих похвал, ей скоро исполнится тринадцать – и по всему видно быть ей красавицей. Она с радостью будет прислуживать у дверей с золотыми петухами[6].
Мой сын Нобунори уже повзрослел, грядёт его четырнадцатая весна, он почёл бы за счастье поступить на службу хотя бы на скромную должность помощника толкователя законов.
Всегда