отца засели у Ганса в голове. Из отпуска он вернулся совсем другим человеком и очень осторожно попытался поднять эту тему в разговорах с Олафом. Но тот немедленно дал ему отпор, заявив, что фюрер делает все правильно, что в гении Адольфа Гитлера сомневаются только предатели. А потом напрямую спросил у Ганса, не подвергает ли он сомнению стратегию великого вождя.
Естественно, Ганс тогда уверил Олафа, что ничуть не сомневается в том, что Гитлер сумеет спасти рейх от вторжения диких полчищ так называемых «союзников». Но крамольные мысли продолжали крутиться в голове, и с каждым днем Ганс все больше убеждался: Германию ожидает колоссальное, полное поражение.
Что произойдет с фюрером, после того как русские возьмут Берлин, он более или менее представлял, но судьба Гитлера, надо сказать, не очень его заботила. Гораздо больше Ганса занимал вопрос, что произойдет с ним самим, с родителями и с невестой. Беспокоило и то, что с Востока надвигались русские – неужели его родной городок окажется во власти этих монстров? Доктор Геббельс в своих выступлениях по радио рисовал русских подлинными чудовищами, которые разве что только младенцев не едят на завтрак. А вот Роман рассказывал совершенно иное – он ведь видел этих самых русских на фронте. И если раньше Ганс верил доктору Геббельсу, то теперь склонялся к мысли о том, что прав был старший брат. Впрочем, ведь Романа именно русские в итоге и убили!
Ганс настоял на том, чтобы родители перебрались к дальним родственникам, обитавшим под Касселем. А вот Клара, его невеста, осталась в Мекленбурге – ее отец был начальником полиции и строго-настрого запретил дочери спасаться бегством.
Никто не знал, что Ганс подумывал о том, как бы вовремя смыться из армии. Кстати, не только его, как оказалось, посещали такие идеи – несколько сослуживцев действительно дезертировали. Двоих из них нашли, задержали и расстреляли на месте. Разделить их судьбу Гансу очень не хотелось. Но и быть расстрелянным русскими или американцами – тоже. Поэтому более всего его занимала мысль, что можно сбежать за границу, куда-нибудь в Южную Америку.
Однако перспектива вкалывать там на плантациях или побираться никак не прельщала. Ганс мечтал стать королем жизни, а для этого требовались деньги. Много денег! Очень много денег! Только вот где их взять?
Вот тут-то и подвернулся этот таинственный поезд. О том, куда они направляются, ни Гансу, ни Олафу, ни прочим парням, считавшимся крайне благонадежными и абсолютно преданными режиму солдатами СС, сообщено не было. Их разбудили посреди ночи и приказали упаковать вещи. Причем взяли далеко не всех, отобрав только тринадцать человек. Число «13» несколько смутило Ганса. Не то чтобы он был суеверным, однако, трясясь под брезентовым тентом в кузове грузовика, молодой человек вспоминал то, что сказал отец, который назвал Гитлера «демоном», а тысячелетний рейх – «чертовщиной». Конечно, это была всего лишь фигура речи, но мысль, как заноза, отчего-то засела у Ганса в голове.
– Куда мы поедем, как думаешь? – спросил он сейчас,