Харитон! какая польза, следовательно, какая и честь, что ты прольешь кровь человеческую? Кроме убытков, горя и, наконец, несчастия, от этого ничего не будет! Не лучше ли тебе позываться? Я с сею челядью моих подписчиков переночую у тебя, а завтра или послезавтра настрочу прошение в сотенную канцелярию, и все вместе пустимся в город.
Пан Харитон в знак согласия с мыслями такой знаменитой особы, какова была писец сотенной канцелярии, кивнул головою и кинул свирепый взор на обоих Иванов, не удостоя их ни одним словом. Рукам его дана свобода, и он потек в обратный путь.
– Что? – спросил велегласно Иван старший, – каково поступил я с нахалом?
– Ох! – отвечал младший, – если бы не мой кий, то макуше твоей несдобровать бы!
Тут согласились они отправиться к Ивану младшему и у него провести вечер, ибо он также в сей день был именинник, да и звук музыки был в доме его слышнее, чем в доме Ивана старшего.
Глава V
Две сестры
Всем известно, что в послеобеденное время желудок, наполняя себя пищею, разливает по каждому составу тела человеческого какую-то лень и непреодолимую наклонность к дремоте, даже к бездействию. Чем же от сих супостатов избавляются люди? Англичане – пуншем, французы – шампанским, немцы – глейнтвейном, а малороссияне – варенухою.[5]
Когда ланиты у панов покраснели как маков цвет и табачный дым заклубился вокруг каждого, то женщины, девицы и дети удалились в противную сторону сада лакомиться вишнями, сливами, клубникою и малиною, а остались одни друзья с возрастными сыновьями, из числа коих Никанор и Коронат, яко философы, пособляли отцам своим и друзьям их осушивать корчаги{11} с напитком и распространять круги табачные.
Когда у всех собеседников сердца разнежились, то Никанор воззвал:
– Батюшка! скажи, пожалуй, кто те две прелестные девушки в полосатых платьях, которые упали на руки жены Харитоновой, когда сей людоед поразил тебя дубиною по макуше?
У пана Ивана старшего наморщилось чело; он возвел глаза на небо, потом на сына Никанора и спросил, не делая точного вопроса:
– Прелестные девицы? И эти ведьмы могли показаться ему прелестными! О Никанор! о сын мой первородный! если осмелишься впредь произнести в доме моем ненавистные имена: Харитона, жены его Анфизы, сына Власа и дочерей Раисы и Лидии, то прошу мой дом считать чужим. Я один с другом моим Иваном, оказавшим незадолго пред сим удальство свое противу чаяния, и с помощию сына его Короната стану продолжать тяжбу и надеюсь доказать, что плюнуть кому б то ни было в лицо есть нечто совсем другое, чем быть поражену от него дубиною по лбу.
– Итак, батюшка! – вступил в речь Коронат, – Лидиею называется младшая сестра? Ах! какое прекрасное, пленительное имя!
– И ты туда же? – вскричал Иван младший. – Разве не слышал ты, что они дочери Харитоновы?
– Разве между кустами крапивы не растет фиялка? – сказал вспыльчиво Никанор, и отец отвечал:
– Конечно, растет; но попытайся сорвать ее, ан больно обожжешь руку.
Оставим