утер глаза платком и вышел. Рыдающая невинность закрывала лицо свое руками.
Она еще была в сем положении, как отец ее вошел, ведя за руку князя Чистякова.
– Елизавета, выйди вон! – сказал он.
Оставшись одни, долго хранили молчание, наконец князь Чистяков прервал его, спросив: «Что?»
– Твоя правда, – отвечал Простаков, как будто пробуждаясь, – ты очень хорошо, друг мой, знаешь сердца женщин! Она во всем призналась, рассказала, как объяснялся князь, как умолял ее о соответствии и как она, сжалясь на его мучения, дозволила ему требовать от меня руки ее.
– Я и не знал, что можно из жалости отдать руку свою, – сказал князь.
– Не будь очень взыскателен, друг мой! вот и письмо от князя.
– Ну, не я ли сказал?
– При самом начале я отдал тебе справедливость. До сих пор не читал этого проклятого начертания. Потрудись, пожалуй! я при огне ничего не вижу, а очки в спальне.
– Почему ж проклятое начертание? – сказал князь. – Если и подлинно существо этого князя способно любить; если он, наконец, почувствовал то, чего до сих пор ни к одной женщине не чувствовал, хотя любил целые тысячи, то есть ежели узнал на опыте нежность, то кроткое и отнюдь не бурное влечение сердца, которое говорит человеку: «Ты мог прежде любить многих и был несчастлив, но с нею только счастлив будешь», – в таком случае это будет благословенное начертание. Посмотрим!
«Любезнейшая девица!
Тысячекратно благодарю вас за сообщенный мне лоскуток бумаги, в котором позволяете просить руки своей у почтеннейшего родителя! Итак, мой милый юный друг, итак, нежное сердце твое моему ответствует? О! как счастлив я в сию минуту! Надеюсь, что батюшка мне не откажет в руке твоей, когда ты отдала мне сердце. Он немного скуповат, оттого-то старшая сестра твоя до сих пор сидит в девках. Но у меня есть поместье, есть деньги, драгоценные камни; я от него ничего не потребую, кроме руки обожаемой дочери его. На несколько недель еду я в свои деревни. Устроивши хозяйство, я письменно буду просить у твоего батюшки позволения приехать в виде жениха. Благополучие мое будет совершенно, когда я получу удовлетворительный ответ.
– Ну, что ты об этом думаешь? – спросил Простаков, подумав хорошенько. На лице его видно было удовольствие, которое он скрыть старался.
– Я думаю, что это письмо сочинено не хуже других, в таком случае сочиняемых.
– К чему такое замечание? – возразил Простаков с некоторою досадою.
– Я хочу знать ваши мысли, – отвечал холодно князь Гаврило Симонович.
– Я полагаю, – сказал Простаков, еще хорошенько подумав, – что если намерения его таковы, как он объясняет; если дочь моя уверит меня, что будет с ним счастлива; если он письменно станет просить меня о согласии, то я тут ничего худого не нахожу и думаю заранее, что дам им свое благословение.
– Посмотрим, – сказал князь равнодушно. – Дай бог! все к лучшему, может быть; однако посмотрим.
– Без