надписью:
Резать снаф имели право только люди – но они никогда не трогали эротических сцен, убирая из кадра лишь свои военные секреты. А оркская цензура, хоть и не могла ничего вырезать, имела право временно перекрыть изображение своей заставкой. Заставки все время менялись – этой Грым еще не видел.
Под надписью про духовный надзор сияла золотая спастика – крест с тремя загнутыми концами и длинной перечеркнутой ножкой. Спастика была анимированной – по ее золоту перебегали солнечные искры, а под ногой, уходящей в кудряво нарисованный лесок, танцевали веселые зверята – скачущие на копытцах свинки, шутливо дерущиеся обезьянки и помахивающие крыльями курочки.
Грым был уверен, что все орки, глядящие в эту минуту на экран, прикидывают вместе с ним, сколько в Департаменте Культурной Экспансии украли на этом заказе. А украли много, потому что сделать такую анимацию, пусть даже и с халтурной закольцовкой через пять секунд, могли только наверху или в Зеленой Зоне. Ну или в крайнем случае в Желтой. У всех тамошних расценок было много нулей справа.
Как только в динамиках зазвучали томные вздохи, оригинальная звуковая дорожка тоже отключилась, и забренчала оркская музыка. Играла мандалайка – трехструнная мандолина, изобретенная для унификации оркской и бизантийской музыки Просром Солидом. В те времена личных маниту у орков было мало, снафы смотрели в основном в казармах, и, когда экран перекрывала заставка духовной цензуры, тапер развлекал воинов игрой на мандалайке. С тех пор обычай прижился. Проср Солид собирался догнать и перегнать верхних людей – но после одиннадцатой военной победы его убило на Кургане Предков сорвавшимся с пальмы кокосом, и все его наследие объявили проклятым Маниту. А вот мандалайка уцелела.
По другим каналам шли еще два отцензуренных до полной непонятности снафа – один совсем старый, эпохи Просра Ликвида, когда орки ходили в бой в костюмах с галстуками, а другой – сравнительно недавний, времен Рвана Визита, когда на войну надевали камзолы и парики с косичками. Все это было смерть как скучно и уже пересмотрено много раз. Грым выключил маниту.
А потом резко повернулся к окну.
Если бы там действительно висела человеческая камера, Грым все равно не увидел бы ее на фоне неба. Но после кошмара на дороге ему все время казалось, что за ним кто-то наблюдает. Наверно, это было следствием нервного шока.
За окном было то же, что и раньше – облезлые бетонные трехэтажки времен поздних Просров, несколько чахлых пальм и погребальная телега, где уже лежал в своем спутнике дядя Хорь.
Возле телеги курили двое родственников – дядя Жлыг в черном плаще правозащитника и приезжий с юга, которого Грым видел на семейном сборе впервые.
Дядя Жлыг на самом деле не был правозащитником. Он работал на режимном заводе, где делали мопеды «Уркаина» – там всем выдавали офицерскую форму.
Оба мужчины были сильно пьяны и продолжали какой-то начатый за столом разговор.
– Почему