миловидная брюнетка, поспешила подать ему руку.
– Ужели, Гаврила Романыч, ты в этом костюме и примешь столичного гостя? – спросила мужа хозяйка, Дарья Алексеевна (вторая жена Державина), представительная, высокая и стройная дама.
– А чем же костюм не столичный? – добродушно усмехнулся Гаврила Романович, оглядывая себя. – И в столице по твоим званым четвергам неохотно расстаюсь с ним.
Костюм же состоял из зеленого шелкового халата, подпоясанного таким же шнурком с кистями, из вязаного белого колпака и вышитых бисером туфель. Постороннему человеку ни за что и в голову бы не пришло, что перед ним бывший статс-секретарь Великой Екатерины, затем сенатор, государственный казначей и, наконец, министр юстиции. Правда, он уже давно удалился от государственных дел и в редкие минуты вдохновения предавался главной задаче своей жизни – стихотворству.
Но и поэта было трудно признать в этом гладко выбритом, благодушно улыбающемся старике, которого – не будь он так высок и широкоплеч – в его бабьем колпаке скорее можно было бы принять за почтенную старушку.
– Замолчишь ли ты?! – прикрикнула и топнула ногой Дарья Алексеевна на собачку, которая, как в истерическом припадке, вертелась около своего хвоста и заливалась самым высоким, раздирающим уши фальцетом.
– Оставь ее, милая! Надо же и ей душу отвести! – вступился муж и под руку с племянницей вышел в переднюю, а оттуда на крыльцо. Свитой за ними высыпали туда все прочие, сидевшие за столом.
Иван Афанасьевич Дмитревский, знаменитый в свое время актер Императорского театра в Петербурге, уже несколько лет перед тем, по старческой дряхлости, покинул сцену. Тем не менее как актеры, так и литераторы, и даже столичная знать, продолжали по-прежнему дорожить его сценическою опытностью и во всех спорных случаях по театральной части обращались к его суду. Державину, которому на старости лет вздумалось также испытать свои силы в драме, такой советчик, как Дмитревский, был сущим кладом, и он не раз зазывал его на лето к себе в Званку. Но только теперь Дмитревский наконец приехал.
Когда Державин выбрался на крыльцо, дорогой гость его сошел уже с тележки и, поддерживаемый краснощеким быстроглазым казачком, с усилием стал подниматься по ступеням. Один из племянников хозяина, подпрапорщик Измайловского полка Семен Васильевич Капнист, живой и ловкий юноша, одним прыжком соскочил вниз и подхватил старика под другую руку.
– Спасибо, душа моя… – прошамкал слабым голосом Дмитревский, сюсюкая от недостатка зубов и произнося букву «ш» как «с»: «дуса моя».
– Молодец он у меня! – похвалил юношу с крыльца дядя. – С тех пор, как секретарь мой Лиза[10] замуж пошла, он у меня и по письменной, и по всякой иной части. Здорово, Иван Афанасьич! Наконец-то вспомнили старого приятеля!
Приятель очутился в его дружеских объятиях. Толпившиеся около них молодые люди тихо перешептывались:
– Стар, ух как стар стал! Прямой Мафусаил! Дядя перед ним молодец молодцом…
Гость Мафусаил, щурясь от света, которого не переносило