Кроме любви твоей. Любовь, пережившаÑ 90-е
судьбы. Зачастую пацанов растили матери, которые развелись с отцами из-за вечной неустроенности, бытовых проблем или пьянства главы семьи. Те пацаны, чьи семьи были полными, отцов толком не видели: они были в командировках, существовали в семьях номинально – на фотографиях и в письмах; а будучи дома не знали, как приласкать сыновей, не понимали толком, как любить своих отпрысков; изводили строгостью и дисциплиной; воспитывали рукоприкладством.
Отец Игоря заботы о сыне с первых дней разделял с женой поровну, и Игорь не мог вспомнить ни одного случая, когда отец поднял на него голос или, тем более, руку, и чтобы не сумел найти решения нехитрых каждодневных проблем семьи Озеровых без ругани и ора. Пожалуй, он по-настоящему разозлился только один раз – и тут же заработал инфаркт.
Из этой семьи Игорь вышел счастливым человеком и нёс счастье, как чашу с прозрачной водой, и не скупясь давал отпить любому, кто в этом нуждался. Беспокойная поверхность наполненной чаши отражалась в его светлых глазах. Жизни, сил, надежд в нём было через край, и он мог вдохнуть во всю ширь своей груди глубоко-глубоко, до лёгкой боли в боках, и порадовался тому неведомому многому, что ждало его в будущем. Он, в общем, был прав: его ждало очень и очень многое.
…В конце июля 93-го приехал домой. Отпуск начался с того, что Игорь провёл день в очереди в сберкассу: как раз объявлена была денежная реформа, про которую известный политик сказал своё знаменитое: «Хотели как лучше, а получилось как всегда!» Озеров-старший очень нервничал, и мать опасалась, не случился бы у него новый сердечный приступ. И хотя денег в семье почти не было, Игорь, чтобы успокоить родителей, всё-таки отправился менять их рубли с портретом Ленина на купюры нового образца.
Игорь чувствовал, что отвечает за родителей, живущих в неразберихе и смятении, что обязан защищать их. В широком смысле, всё гражданское население – занятое сведением концов с концами, озлобленное и усталое от многолетних над собой экспериментов – нуждалось в защите. Только как защитить граждан от собственного государства, которому он, в добавок, клялся в верности?
В воинской части незыблемо охранялись порядок и дисциплина. Там ещё велись беседы о чести и долге. На «гражданке» царил хаос. И разговоры велись о деньгах, о ценах на еду и одежду. Появились доселе незнакомые темы для разговоров: о забастовках, о бомжах, о киллерах, проститутках, наркоманах, сектантах. Под каждым из этих слов, как под крышкой канализационного люка, был длинный чёрный путь вниз, в холод и смрад. И все заглядывали, и все обсуждали. Кто-то обходил стороной, а кто-то проваливался внутрь. Ещё говорили о «новом-старом», вызывавшем противоречивые чувства флаге, о новом, не вызывавшем вообще никаких чувств гимне. О СПИДе ещё. Всё это образовывало не то коллаж, не то абстрактный, порубленный на куски портрет тогдашней России.
Вчерашние советские граждане вроде должны были знать,