катере доплыли до Тарту, где Лотман преподавал в университете. Мы перехватили его буквально на одну минуту – он куда-то бежал – перекинулись парой фраз. Но и так – совсем коротко встретиться с ним было счастьем…
Вообще Музей Пушкина был замечательный дом. Мы там буквально паслись. Нашим кумиром был удивительный человек, историк, литературовед и блестящий лектор Натан Яковлевич Эйдельман. Нас же называли «птенцы Эйдельмана». Человек совершенно парадоксального ума, он – без преувеличения – открыл современникам глаза на историю русского общества и русской литературы. Исследуя отечественную культуру и общественное движение России в XVIII–XIX веках и прежде всего – движение декабристов, он особенно внимательно подходил к нравственной трактовке происходивших событий, и мысли героев его книг, посвятивших себя борьбе за свободу в России, оказывались актуальными в условиях советской действительности. Поэтому его книги, написанные к тому же великолепным языком, были очень популярны среди критически настроенной части советской интеллигенции.
К пушкинской теме Натан Яковлевич относился особенно трепетно. Дело в том, что подавляющее большинство пишущих о Пушкине были филологи. Эйдельман-историк постоянно стремился присоединить к разнообразным литературоведческим данным материалы, документы чисто исторического характера, основываясь на архивных изысканиях, рукописных документах, извлеченных из различных хранилищ. И всегда это были настоящие открытия. Я считаю, что мне выпала большая честь – выступать рядом с таким учёным на пушкинских конференциях в Москве, Ленинграде, Болдино, Пушкиногорье.
Мне же Натан Яковлевич сделал бесценный подарок – дал объяснение происхождения имени Ганнибал. Как-то вечером мы сидели, разговаривали – беседа, разумеется, вращалась вокруг Пушкина. Я сильно сомневался, чтобы это имело отношение к великому полководцу. Эйдельман говорил: представьте себе, арапчонок попадает в царский двор, пытается там укрепиться где-то близко к власти. Это было время, когда у всех были прозвища. Все придворные имели свои прозвища. И я думаю, что у арапчонка было прозвище Каннибал – людоед. Потому что если ты черный – значит, людоед. Прозвище закрепилось и вошло в историю лишь с одной изменённой буквой. Со ссылкой на учёного я опубликовал эту версию.
Я был счастлив, что незадолго до смерти с 58-летнего учёного сняли, наконец, гриф «невыездной», и он впервые попал за границу. Поездку по Италии он совершил с другом, писателем и врачом Юлием Крелиным в связи с выходом на Апеннинах их совместной книги “Итальянская Россия”. Он приехал к нам в Рим. Воодушевленный увиденным, взахлеб рассказывал нам о своем путешествии и шутил: “Невыездной Эйдельман проникся чувствами невыездного Пушкина”.
Ну а своим крёстным отцом в пушкинистике я с полным правом могу назвать Дмитрия Сергеевича Лихачева, благословившим меня на то, чтобы заняться изучением творчества великого поэта.
Однажды по заданию журнала «В мире книг» я брал