время от времени вдыхая порывы ветра и щурясь на солнце, так что невольно кажется, будто она стыдится своего положения в этом мире, не говоря уже о хозяине, – да… тогда сцена с бомжом приобретает ту самую абсолютную законченность, в которой тихо жужжит, подобно осе, попавшей в пространство между двумя рамами и пытающейся любыми путями выбраться наружу, музыка баллады.
Зендлингертор – выхожу из метро:
Старого Города чую нутро.
Прошлое тихо здесь льется мне в грудь,
шумного дня не касаясь ничуть.
С вечностью под руку чтобы гулять,
хоть каждый день я готов приезжать
к Зендлингертору и только сюда —
здесь не наскучит гулять никогда!
Бомж там знакомый сидит у Ворот,
рядом – собака (а лучше бы – кот).
Бомжа стараюсь постигнуть я суть:
в душу прохожих он хочет взглянуть, —
точно стараясь опять угадать,
сколько вот этот ему мог бы дать, —
что, проходя сквозь бомжей редкий ряд
вдруг задержал умиленный свой взгляд
пусть не на нем (он – открыточный вид),
но на собачке, что рядом лежит.
Тошно от ближних нам вечных гримас.
Трогают больше животные нас.
Этот великий, но грустный закон
хитрый мой бомж и поставил на кон
в вечной, как мир, безобидной игре:
строгим не будем к его мишуре!
Правда, мне память как раз помогла:
третьей по счету собачка была —
с тех пор как бомжа приметив того,
пристальней стал я смотреть не него.
Не повезло им совсем с протеже:
прежние, видно, скончались уже.
С новой собачкой теперь он сидит,
так же в сторонку собачка глядит.
Может быть, стыд за хозяина ей
не позволяет смотреть на людей.
Может, сочувствием к бомжу полна,
молча любовь ему дарит она.
XXIII. Баллада о Слепой Женщине
В те же часы и на том же углу:
чужда добру, а тем более злу,
что так сближает всех зрячих людей —
точно съестное случайных гостей —
пела – одна перед пестрой толпой —
женщина, что от рожденья слепой,
как утверждают зеваки, была.
Рядом собачка в корзинке спала.
Был ее голос слегка грубоват.
Жест полных рук также чуть угловат.
Голову к солнцу она подняла —
нежит безглазье слепящая мгла.
Тихо в пустых и зеркальных зрачках
небо плывет в надувных облаках.
Да и весь город с его суетой
там приумолк – за нездешней чертой.
А между тем из снующих людей
каждый