из затруднения помогает Максим Калашников (в девичестве – Владимир Кучеренко). Как–никак, Максим Калашников – один из самых яростных хулителей Российской Империи и апологетов «Советского Проекта»; человек, не первый десяток лет известный всей читающей и думающей России; активный интернет–боец и весьма плодовитый писатель.
Сравнительно недавно, в ноябре 2017 года, к 100–летию Октябрьской революции, Калашников выложил на своей странице в «Живом журнале» материал под оригинальным названием «Лев Толстой: Во всей деревне не нашлось и рубля денег…».
Содержание, собственно говоря, оправдывает это специфическое название – ибо вклад самого Калашникова минимален; он всего лишь предварил цитату из Толстого своим кратеньким предисловием. Вот таким: «В конце XIX века Лев Толстой посетил несколько десятков деревень разных уездов. Он подробно описал свои впечатления от увиденного. Благодаря записям современников мы можем взглянуть на русскую деревню конца 19 века без прикрас».
Далее идёт толстовский текст (без каких–либо видимых правок; разве что с многоточиями на месте купюр – хотя и не везде…). Это призвано произвести впечатление добросовестности цитатора: мол, смотрите, это говорю не я; сам–то я почтительно и «нейтрально» молчу, – всё это говорит Лев Толстой, ум, честь и совесть земли Русской!..
Поскольку именно этот, размещённый Калашниковым, текст и используется всеми неосоветчиками (с небольшими вариантами), стоит привести его полностью – ничего в нём не меняя и ничего из него не выкидывая; в том самом виде, в каком его посчитал нужным выложить Максим Калашников к 100–летнему юбилею Октябрьской революции. Вот он:
«Во всех этих деревнях хотя и нет подмеси к хлебу, как это было в 1891–м году, но хлеба, хотя и чистого, дают не вволю. Приварка – пшена, капусты, картофеля, даже у большинства, нет никакого. Пища состоит из травяных щей, забелённых, если есть корова, и незабелённых, если её нет, – и только хлеба. Во всех этих деревнях у большинства продано и заложено всё, что можно продать и заложить.
Из Гущина я поехал в деревню Гневышево, из которой дня два тому назад приходили крестьяне, прося о помощи. Деревня эта состоит, так же как и Губаревка, из 10 дворов. На десять дворов здесь четыре лошади и четыре коровы; овец почти нет; все дома так стары и плохи, что едва стоят. Все бедны, и все умоляют помочь им. «Хоть бы мало–мальски ребята отдыхали», – говорят бабы. «А то просят папки (хлеба), а дать нечего, так и заснёт не ужинаючи»…
Я попросил разменять мне три рубля. Во всей деревне не нашлось и рубля денег… Точно так же у богатых, составляющих везде около 20%, много овса и других ресурсов, но кроме того в этой деревне живут безземельные солдатские дети. Целая слободка этих жителей не имеет земли и всегда бедствует, теперь же находится при дорогом хлебе и при скупой подаче милостыни в страшной, ужасающей нищете…
Из избушки, около которой мы остановились, вышла оборванная грязная женщина и подошла к кучке чего–то, лежащего на выгоне